Мы бредем по пляжу, и я встаю на руки, лицом к воде, и весь мир переворачивается, звезды тонут в большой соленой луже. Ты обхватываешь мои колени, потом закидываешь меня к себе на плечо, точно я ничего не вешу.

Я бы хотела ничего не весить, но чего-то стоить.

А я для тебя ничего не стою.

Мы всю ночь лежим в темноте с открытыми глазами и разглядываем друг друга. Потом спим до обеда, заказываем пиццу и снова идем пить пиво. Противная детвора кричит нам вслед «тили-тили-тесто», и я поражаюсь тому, что кто-то до сих пор помнит эту старую как мир присказку.

Ты скукоживаешься под присмотром моего солнечного города, в котором никогда не будет снега. Растрепанно улыбаешься, и время от времени останавливаешь меня, чтобы поцеловать в затылок.

Перед тем, как ты улетишь, я не выдержу, побегу утром в книжный магазин и возьму тебе «Черный обелиск» Ремарка.

Вечно ты со своими книгами, улыбнешься ты.

Да, думаю, вечно я со своими книгами.

Я вижу, что ты рад подарку. Просто потому, что это такая традиция. И если мы соблюдаем наши традиции, мир не рухнет, все останется, как прежде. Все будет нормально.

Если считать сумасшествие нормой.

Чтобы сделать все совсем не так, как тебе хотелось бы, я надеваю махровую розовую пижаму и коричневую панаму. Залезаю на стул в зале ожидания и громко-громко читаю свое стихотворение.

Ты напишешь в письме, что я вела себя как дурочка, но это не имеет никакого значения. Я могу вести себя, как заблагорассудится, потому что нас с тобой ничего не связывает, кроме горько-нервных воспоминаний и нервущейся нити, обмотанной вокруг всего земного шара, с узелками во всех городах, где мы друг друга встречали.

Я буду долго смотреть вслед твоему самолету, и пойду домой от аэропорта пешком. Потому что если ты не гуляешь, то я стану гулять еще больше.

Сайонара, песик, ешь свое лобиани, мы с тобой больше не встретимся. Другие руки будут чесать твое пузико.

Я смотрю на мужчину, сидящего прямо передо мной. У него красивая седина, и я знаю, что у него трое детей. Две дочери и сын.

А у меня друг, с которым мы встречаемся на вершине холма.

Я рассматриваю его неторопливо. Он мягкий и почти незнакомый, как все друзья, которых давно не видел.

Ты пишешь статьи, спрашивает он.

Стараюсь, лукавлю я.

Я ничего не пишу, и мне кажется, ему это прекрасно известно. Я ничего не пишу, кроме стихов о тебе и моих грустных книг.

Тебе за них будут хорошо платить, говорит он, вот увидишь. Ты прославишься своими статьями.

Я бы хотела, чтобы люди читали мои книги, отвечаю я.

Тогда покажи людям свои книги, как иначе они их прочтут?

Они не хотят смотреть, возражаю я, думая о тебе.

Скучно только тому, кто сам скучный, говорит друг. Книг не читает только тот, кто был пуст, а потом набил себя соломой и похотью.

Пойдем, говорит он, я открою тебе самый большой секрет о тебе самой.

Он ведет меня заросшей тропой мимо можжевеловых кустов, мимо молодых елей, мимо кротовьих нор, к свежему хрустальному ручью.

Он говорит мне – пей.

Я склоняюсь над ледяной водой, быстрым потоком несущейся с гор. Зачерпываю двумя ладонями, сложенными лодочкой и пью мелкими рваными глотками. Зубы сводит от холода.

Он говорит – теперь ты знаешь.

Что знаю, недоумеваю я. В чем секрет?

В том, что никакого секрета нет, а ты – есть. Теперь ты все о себе знаешь. Кто ты, какая ты, ради чего ты пришла сюда, и куда тебе дальше идти.

Пиши, только-то и всего, и будет тебе спокойно, и люди прочтут твои книги.

Друг прижимает мою голову к своей груди и останавливает время.

Я люблю людей, которые умеют останавливать время и делиться своим телом так, что чувствуешь себя спасенным.