Зверь направил Блудницу поперёк звёздной мостовой и хмыкнул, вспомнив о том, как вытянул страх и боль из незнакомцев, узнавших о болезни сына. Собственная жадность не поддавалась никакому разумению.

А непроглядная тьма над пылающими звёздами распахнулась в синее небо, в синее море, в тончайшую взвесь облаков. Нефтяная платформа, возносящаяся над волнами, показалась издалека ажурной, кружевной. Чуждая этому месту – безлюдному, ненавидящему людей – но такая красивая!

Живая.

Блудница скользнула над волнами, взлетела выше, пронеслась над платформой, выбирая место для посадки.

На палубе было четыре круга, отмечающих посадочные площадки. Один из них затемняла тень вертолёта. Машины не было, был лишь теневой силуэт на пластиковых плитах.

Зверь без колебаний посадил Блудницу именно в этот круг, в перекрестье вертолётных лопастей. Она так захотела, и с чего бы ему с ней спорить?

Ринальдо не объяснил, что такое Обочина. Особое место, для каждого своё – вот и вся информация. Остальное предстояло выяснить самостоятельно.

Почему нефтяная платформа? Почему не аэродром, не какой-нибудь ангар с машинами – болидами, вертолётами, без разницы, главное, что с летающими? Чья тень осталась в посадочном круге, так понравившемся Блуднице?

Что тут было? Что-то, не сохранившееся в памяти, но отпечатавшееся в душе…

Тень Хиросимы.

Эльрик появился рядом с Блудницей.

Не тень, не призрак. Огромный, жуткий, настоящий. Красные глаза отразили солнце, сверкнули, как алые бриллианты. Волосы, заплетённые в косу, текли белым золотом. Черный шёлк одежды – как изузоренный воронённый металл.

Эльрик. Настоящий. Но ещё не живой… пока – больше меч, чем существо из плоти и крови.

– Коса? – спросил Зверь.

Ну конечно, о чём ещё спрашивать вернувшегося из мёртвых, если не о причёске?

Князь, наверное, подумал о том же. Мечи вообще думают?

Понял он, во всяком случае, правильно. Остался стоять где стоял. Безропотно позволил взять себя за руку – левую, металлическую, живую только с виду. Так же терпеливо вынес хватание за косу. Потом Зверь взял его правую руку, живую по-настоящему, и запутался в эмоциях, то ли своих, то ли княжьих.

– Можешь ещё на зуб попробовать. – Низкий голос смеялся, но был тёплым.

Что-то в Эльрике живое, что-то нет, что-то – не понять.

– Коса, – до Зверя начало доходить, – значит, всё правильно? Здесь у тебя всё правильно. Потому что мы на Обочине или потому что ты в родном мире?

– Я не сделал ничего, за что косу стоило бы отрезать.

– А кто сделал? О… чёрт…

Вот теперь дошло. Окончательно.

Это Эльрик, живой и настоящий. Почти живой. Точно настоящий. Но это не тот Эльрик, что жил в Саэти. Того звали Чудовищем, этого зовут Снежный Конунг.

Они разные.

Длинные пальцы с когтями сжались, не позволив отдёрнуть руку. По лишённому мимики лицу, по глазам без зрачков и радужки не прочесть ни чувств, ни мыслей, но это и не нужно. Вот же всё – своё и Эльрика – как всегда, то есть как последние несколько лет. У Князя все правильно. Он не сделал ничего из того, что сделал тот, другой шефанго. Но становится им, Чудовищем, когда приходит в Саэти. Потому что кто-то должен.

И тогда – нет косы. Нет покоя в душе. Есть одиночество, печаль и потери.

– И один не в меру сентиментальный ангел-людоед. – Эльрик выпустил его руку, погладил по голове.

– А здесь?

– Ну, ангел-людоед есть точно.

К этому нужно было привыкнуть. Наверное, на то, чтобы привыкнуть, потребуется время. Там, в Саэти, кроме ангела не было никого. Чужие друзья, чужая любовь, чужая семья. Не потому чужие, что принадлежали Чудовищу, а потому, что тот, переломанный, искалеченный с юности, просто не мог… что? дружить? любить? принимать любовь?