– И как долго Вы справлялись с болью? – спросила я, вытирая слёзы. На рукаве появились чёрные размазанные пятна от туши и подводки для глаз.

– Долго. Очень долго, – этот ответ ничего мне не дал, так как я страдаю от своей боли десять лет, – Однако я не позволяла себе проносить на работу алкоголь и старалась полностью отдаться своему делу. Вы прекрасный учитель, мисс Йорк. Вы знаете свой предмет. Вас любят студенты. Дайте мне слово, что больше такого не повторится. Сохраните хотя бы остатки здравого смысла.

– Я постараюсь, – пообещала я. Макгонагалл отпустила меня обратно в свой кабинет. Перед уходом из директорской у меня неожиданно возник вопрос, – Простите, а что стало с тем парнем? В смысле как он умер?

Минерва усмехнулась и махнула рукой:

– Женился на дочери фермера.

Что касается зеркала Еиналеж – профессор Макгонагалл приняла решение перепрятать его в другое место подальше от моих глаз.

1992 год.

Каникулы – вещь, конечно, хорошая. Эти дни, свободные от школы, должны ощущаться как праздник для ментального здоровья. Но не для моего. Каждый день проходил довольно однотипно. За стенкой ругань, папа пьёт, мама ничего не может с этим поделать, а я боюсь выйти из комнаты.

Тянулись дни, недели. За это время я потеряла аппетит. В последний раз я нормально плотно поела в Большом зале. Пока училась в Хогвартсе, я забыла, как готовила мама. Хотя честно сказать, я и до Хогвартса имела проблемы с питанием.

Мама ушла на работу, оставив мне на сковороде жареной картошки с курицей. Я осталась дома с отцом. Я боялась даже выйти в туалет. Иногда мне казалось, что в гостиной за телевизором сидел не мой отец, а нечто хуже. Я Волдеморта так не боялась.

Пока я лежала в комнате и слушала музыку, я всё думала, почему большинство людей из моего мира боятся называть Волдеморта по имени? Я одна относилась к нему наплевательски? Через несколько лет, возможно, я об этом может и пожалею. До меня не сильно доходило, как мой однокурсник, будучи ещё младенцем, смог одолеть этого, не побоюсь этого слова, урода.

Внезапно раздался стук в мою дверь. Отец агрессивно требовал сделать музыку потише. От его голоса мне стало страшно, я обняла покрепче своего плюшевого кота. Отец стучал в дверь всё сильнее и сильнее:

– Ты что там? Умерла? Да лучше бы умерла! Ты всё равно не моя дочь. Живо убавь свою шарманку, я сказал!

– Оставь меня в покое, – ответила я, – Иди дальше с пивом развлекайся, меня не трогай.

И тут моя дверь резко открылась сама – отец сумел её выбить. Злой, агрессивный, взбешённый. В его глазах было желание убивать. Я съёжилась от страха. Почему нельзя использовать магию вне школы в экстренных случаях? Я хотя бы попробовала трансфиругировать папу в какой-нибудь кошачий лоток. Ох, близнецы бы оценили сейчас эту идею.

– Ну что, волшебница, – в голосе папы звучала безумная ярость, – Доигралась!

Отец влетел в мою комнату и одним лёгким движением руки разбил в дребезги мой магнитофон об пол. Я вскрикнула и хотела было убежать, но папа поймал меня за волосы и ударил меня несколько раз об стену. Обессилев, я упала прямо на обломки магнитофона и начала плакать. Нет. Реветь навзрыд. Папа начал уже истошно орать на меня, но его крик смешивался с моим плачем. Он кричал, что я вовсе не его дочь и упоминал какого-то Крауча. Я просила, умоляла папу оставить меня, но это его раздражало ещё больше. Каждый раз, когда я просила отстать от меня, я получала за это пощёчину за пощёчиной. У меня случилась истерика, успокоиться я уже не могла. Мой плачь превратился в дикий, отчаянный крик. Он был настолько громкий, что в моей комнате выбились окна, а папа закрыл уши, после чего он упал в обморок.