Там был мальчик, говоривший на языке, которого никто не понимал. Вроде бы он что-то говорил о том, что потерял любимого гуся, но никто в этом не был уверен. Он пришел с чемоданом, полным тонкого дорогого фарфора, на вид столетнего. Монахини вынули оттуда все фарфоровые предметы, а чемодан мальчика отдали Розе, чтобы она уложила в него свои вещи.

Сам чемодан был синий, а внутри полосатый, причем полосы зеленого и желтого цветов чередовались. И запах от него исходил какой-то необычный. Роза сунула в чемодан голову и сделала глубокий вдох. Он пах другой страной. Он пах большой семьей.

Розе нравилась мысль о предстоящем переезде, хоть она знала, что далеко ехать не придется. Тем не менее ей хотелось покинуть приют. Она чувствовала себя униженной, потому что Пьеро бросил ее, не сказав на прощание ни слова. Ей казалось, что все остальные дети в приюте теперь смотрели на нее свысока. А с этим она смириться не могла. Ей не было дела до обстановки, в которой она жила, но только если на нее не смотрели как на ту, которую бросил любимый человек.

Она надела пальто и положила в чемодан меховую шапку с перчатками. Остальные дети сгрудились вокруг нее, чтобы попрощаться. Она пожимала им руки и целовала в щеки. Перед уходом на прощание она сделала переворот назад. Дети печально ей аплодировали, зная, что цирк уже сложил шатер и покинул приют.

Роза села в машину, которая ожидала ее у входа. Машину трясло, как плот, преодолевающий пороги. Казалось, она ехала кругами по извилистой дороге, ведущей в гору. По мере приближения к ее вершине дома становились все более и более внушительными. Они слишком высоко вознеслись над землей, чтобы быть осведомленными, как быстро люди нищают. Великая депрессия в общем и целом их не затронула. Водитель вышел из машины, чтобы открыть ворота перед домом, и потом машина въехала во двор. Особняк из красного кирпича был большой, участок, на котором он стоял, занимал весь небольшой квартал. Дом был очень красив. На верхушке одной из башенок развевался небольшой синий флажок, как будто это было маленькое королевство.

Водитель посигналил, и из парадной двери навстречу им вышла горничная в форменной одежде. У ее ног стоял мопс и смотрел на Розу.

– Здравствуй, моя дорогая, – сказала горничная. – Позволь мне проводить тебя в твою комнату. Там ты сможешь устроиться.

Горничная велела мопсу вернуться домой и затворила за ним дверь. Они с Розой вошли в дом с черного хода и поднялись по узкой белой лестнице, начинавшейся в кухне. Розина комната располагалась на верхнем этаже, где находились комнаты детей.

– Большую часть времени ты будешь присматривать за детьми. Я слышала, ты особенно хорошо обращаешься с теми, кто поменьше.

– Да, думаю, это так. Я люблю смешить людей. А детей рассмешить нетрудно. Но мне еще очень нравится смешить взрослых.

Горничная пристально на нее посмотрела. Роза взглянула в ответ с тем непроницаемым выражением лица, по которому, как она знала, невозможно определить, что она думает на самом деле.

– Еще мне говорили, ты весьма своеобразная девушка.

Горничная отворила дверь в спальню, которой предстояло стать комнатой Розы. Ей это было непривычно, потому что она всегда спала вместе с лежавшими в ряд детьми. Девочки просыпались по утрам и вставали со своих одинаковых кроватей в своих одинаковых ночных рубашках. Они напоминали кукол из бумаги, вырезанных одним махом. И сколько их было – одна или сто тридцать пять таких одинаковых девчушек, на этот вопрос могла ответить только математика.

Стены в крохотной комнатке были выкрашены в белый цвет, будто напоминая Розе о том, что ей следует оставаться непорочной. Там стояла маленькая кроватка, а в углу – маленький белый письменный стол. Места хватало лишь на то, чтобы преклонить колени у кровати и помолиться перед сном. Единственным украшением комнатенки служило зеркало в чудесной металлической оправе, напоминавшей венок из цветов. Роза чуть склонилась, чтобы посмотреться в него, но тут же ощутила бессмысленность своего желания, как будто ей захотелось проверить, осталась ли она в своем собственном обличье.