Детей очень интересовало, что именно произошло с Пьеро, какие приключения выпали на его долю. Они небезосновательно рассчитывали, что Роза получит от него какие-то известия, которыми тут же с ними поделится, как делилась всем остальным. Но писем от него не было. От этого она чувствовала себя как-то неуютно. Ей стало ясно: личность человека может в корне измениться, узнать кого-то на самом деле невозможно. Человеку не дано понять до конца даже самого себя. Можно считать себя самым обаятельным и привлекательным, самым щедрым и великодушным, а на самом деле быть головорезом и наглецом.

Однажды осенним днем мать-настоятельница сказала Розе, что ее посылают работать гувернанткой. Матери-настоятельнице хотелось разлучить Розу и Элоизу. Однако были и другие причины для того, чтобы отослать девочку из приюта. В последнее время становилась все более настоятельной потребность отправлять детей старшего возраста из приюта на работу. Монахиням позарез нужно было освобождать места для других брошенных родителями детей.

В Монреаль пришла Великая депрессия.

Вновь поступавших детей привозили на задних сиденьях автомобилей священников. В тот месяц дверной колокольчик, казалось, звенел каждый день. Как-то утром мать-настоятельница открыла дверь и увидела священника, державшего за руки двух детей – девочку в белом свитере и синеньких кожаных туфельках и босого мальчика в помятом галстуке-бабочке.

Раньше на той же неделе привели красивого мальчика с большой спортивной сумкой, в которой лежали его праздничная одежда и плюшевый мишка с одним глазом. Вскоре после него появилась девочка со светло-русыми кудряшками, родители которой умерли от чахотки. У нее была небольшая овальная жестяная коробочка с нарисованными на ней голубыми розами, где хранились мятные леденцы. Это было ее наследство.

Еще один мальчик с голубиной грудью обошел всех детей, всем пожал руки и спросил, как они поживают. Всем показалось, что он рубаха-парень. Он сказал, что его отец застрелился, потеряв деньги на фондовой бирже. А новый муж его матери решил, что он слишком уродлив, чтобы оставить его дома.

У другого мальчика был очень серьезный вид и такие толстые губы, как бывает, когда прижимаешь их к оконному стеклу.

Однажды, когда зазвонил колокольчик и дверь распахнулась, за ней оказалась девочка в черной курточке и высоких ботинках на шнуровке, державшая на руках младенца.

– Бонжур, – сказала она и продолжила по-английски: – Это мой братик. Мама сказала мне принести его сюда. Она еще не дала ему имя. Но, если вы не против, мне бы хотелось назвать его Эммануэлем. Только мне нельзя разворачивать его одеяльце.

Женщины рожали в больницах. В ту секунду, когда врачи перерезали пуповину, они натягивали свои изъеденные молью, заношенные кофты и стремглав убегали с парадного входа, потому что не могли прокормить лишнего нахлебника.

Одного мальчика привела в приют мать. На ней было пальто темно-синего цвета, разорванное на плече, и мужские ботинки с розовыми ленточками вместо шнурков. Она встала перед ребенком на колени:

– Я приду за тобой, мой дорогой. Я постоянно, каждую секундочку буду думать о тебе. Как только найду работу и новое жилье, я за тобой вернусь.

На таких женщин у монахинь не было терпения. Они оставляли целые списки странных указаний. О том, какие их дети любят слушать перед сном колыбельные и какой степени подогрева им нравится молоко. И о том стихотворении, которое следует им читать, когда они шевелят всеми пальчиками на ногах.

Чем подробнее мать давала инструкции, тем сильнее была вероятность, что дитя уже никогда ее не увидит. Так, по крайней мере, считала мать-настоятельница. Подобного рода заявления делались не от большой любви. Любовь здесь играла далеко не главную, а скорее подчиненную роль. Основное значение имело чувство вины. И потому все эти инструкции отправлялись в огонь вместе с письмами, которые Пьеро посылал и посылал Розе.