Розе надо было подумать над этими странными непроизвольными реакциями перед тем, как действовать в соответствии с ними. Новые ощущения и желания, которые ее будоражили, одновременно восхищали девочку и сбивали с толку. Именно поэтому она вскочила и умчалась прочь. Она успела войти в спальню и прислониться к стене, когда сестра Элоиза вошла по ее душу.

Сестра Элоиза ненавидела даже выражение на лице Розы – таким оно было спокойным и невозмутимым, всему открытым. В такое лицо самые разные люди могут влюбиться до безумия. Ей всегда хотелось взять Розино лицо в руки, как будто это мягкая глина, и вылепить на нем другое выражение – горькое, озлобленное и раздраженное. Но что бы она ни делала с Розой, потом та всегда смотрела на нее с прежним выражением лица, которое ничуть не изменилось, будто ничего не произошло.

В этот самый момент Элоиза сумела пресечь свой порыв и остановилась, не причинив Розе никакого вреда. Она поняла, что если тут же не оставит ее в покое, то убьет девочку. Милосердная сестра повернулась и стремглав сбежала вниз по лестнице.

Роза смотрела вслед Элоизе. Эту монахиню она никогда не могла понять.

Роза мыла пол в вестибюле приюта у главного входа. Пол у подножия лестницы был выложен плитками коричневого и белого цвета. Витраж в окне изображал агнца Божьего, сквозь него проходил свет. Он падал прямо на Розу, которая старательно терла именно эти плитки, поскольку там башмаки оставляли больше всего следов, похожих на пойманную в сети рыбу.

Сестра Элоиза терпеливо ждала, когда Роза допустит какую-нибудь оплошность, чтобы наказать ее за нарушение порядка. Обычно ее ожидание не затягивалось. Как правило, достаточно было последить за ребенком несколько минут, и тот делал какую-нибудь нелепую ошибку. Разве есть в нашем мире что-то столь же ущербное и далекое от совершенства, как ребенок? Ей нужно было, чтобы Роза сделала что-нибудь не так, допустила ошибку, – не только для того, чтобы оправдать перед другими детьми наказание, которому она собиралась подвергнуть девочку, но еще и для того, чтобы оправдаться перед самой собой.

Солнечный свет пьянил Розу и дурманил. От него ей хотелось спать. Он навевал ей сладкие грезы. Он слепил ее, скрывая в своем блеске окружающий реальный мир. Швабра так билась о ведро, словно была не шваброй, а свинкой, которой очень хотелось отрыть из земли трюфели. Она опрокинула швабру на пол. Роза задумалась над словами, услышанными от Пьеро. Не могла о них не задуматься. Потом ненадолго взяла швабру в руки и стала с ней танцевать, продолжая мыть пол. Фантазируя, она представляла себе, что танцует с Пьеро, его руки лежат у нее на талии, а пальцы постепенно соскальзывают ниже и ниже.

Сестра Элоиза тут же обратила на это внимание. Она быстро схватила Розу за шиворот, при этом ее собственные руки были как клюки, которыми актера стаскивают со сцены. Сестра Элоиза чувствовала себя Самсоном. Ее прекрасные волосы были острижены, но ее наполняла сверхъестественная сила. Она любого могла поднять над головой. Она могла упереться руками в любую колонну при входе в здание, навалиться на нее изо всех сил, сокрушить и смотреть, как рушится все строение.

Вместо этого весь свой гнев и всю свою ярость она обрушила на Розу. Она так ее толкнула, что девочка упала на пол. Она колотила ее так, что, казалось, избиению не будет конца. Она била ее в спину ручкой швабры. Била до тех пор, пока ручка не сломалась. Элоиза забыла, как сильно ей нравилось бить другое человеческое существо. Ей просто хотелось наносить девочке удары, причем каждый раз с все большей силой. Она чувствовала, что может просто дубасить ее без перерыва до тех пор, пока та не помрет. С каждым наносимым ударом она ненавидела ее все сильнее. Ненависть переполняла все ее существо. Каждый дюйм ее тела кипел от ярости.