Вырубив будильник, я с наслаждением возвращаюсь обратно к томительному сну, в котором уж точно не дам Платону спуску.

Его рука как раз скользит по моей груди, сжимая чувствительные соски. И я выгибаюсь к нему навстречу, чувствую бедром его твердое и горячее желание. На нас нет одежды и хорошо, не надо тратить время на раздевание.

Видимо, Платон тоже так решил. Вторая его рука уже у меня между ног. Сейчас он наконец-то доведет дело до конца, которое начал еще вчера.

Развожу для него бедра, приподнимая поясницу. Он ласкает меня с нужным и правильным напором, и я извиваюсь, ищу его губы, но в итоге впиваюсь зубами в плечо. Стоны так и рвутся наружу.

Еще чуть-чуть.

Еще немного.

Проклятый будильник снова орет.

Похоже, я его не выключила, а только переставила.

Мои глаза распахиваются с твердым намерением его все-таки выключить и досмотреть такой приятный сон, но я вижу на потолке над собой светильник, которого никогда не было в моей казарме.

Или на съемной квартире в Израиле.

Я его вообще никогда не видела.

Как и всю обстановку в этой комнате.

Пожалуй, единственный, кого я хорошо узнаю, это Платон. И судя по его ошарашенному виду, на этот раз он меня тоже узнал сразу.

Он упирается на локоть второй руки, тогда как другая его рука… Действительно находится между моих ног. Это не было сном.

Я в его постели.

Голая.

— Лея? — хрипло уточняет Платон таким тоном, словно не уверен в моем имени. — Ты настоящая?

— Я думала, это сон.

— Я тоже.

— Пап! Ты в порядке? У тебя будильник звенит, слышишь?

— Все хорошо, Юль!

Трель будильника наконец-то стихает.

Я лежу, ни жива, ни мертва. Платон рушится обратно в постель, слева от меня и закрывает лицо руками.

— Я лава, — тянет он с усмешкой, явно подражая моим интонациям, — горячая и огнедышащая!... Как ты сюда-то попала, лава? Я ж тебе зубы помог почистить, раздел, а потом спать уложил.

Калейдоскоп событий прокручивается перед глазами, и по ощущениям я краснею вся. От корней волос до кончиков пальцев на ногах.

— Я была так пьяна, что ты раздел меня сам? — едва слышно спрашиваю.

— И потом я даже ушел, — гордо отвечает он. — Хотя ты очень просила меня остаться. Я вот только не понимаю, здесь-то ты как потом очутилась?

— А я не смогла без тебя заснуть… И пришла.

— И даже футболку, которую я на тебя с таким трудом натянул, смотрю, сняла. Так и запишем. Пришла, значит, сама среди ночи, голая и воспользовалась моей беспомощностью.

Матрас прогибается, и Платон садится.

Не хочу этого делать, но мои глаза сами косят в его сторону.

Спит он, значит, голым.

Еще один факт из жизни отца моей подруги, который я предпочла бы не знать.

По телу пробегает волна спазма, сосредотачиваясь внизу живота. Происходящее сном не было, и сейчас мои бедра легко подрагивают, требуя закончить начатое. Но вместо этого я натягиваю одеяло до самого подбородка и думаю, что остаться в Израиле навсегда будет самым лучшим решением.

Оставаясь ко мне спиной, Платон встает с кровати и открывает створку шкафа. Завороженно гляжу на его ягодицы.

— Ты занимаешься только плаванием, Платон?

Бросает беглый взгляд через плечо.

— Да, а что?

— Ничего, — облизываю пересохшие губы.

— Лея, — говорит с тяжелым вздохом, оставаясь ко мне спиной. — Я все-таки не железный. Кышь отсюда.

Могу поспорить, что все-таки железный. Я хорошо это почувствовала.

— Я извиняюсь, что так все вышло… И вчера, и сегодня утром тоже.

— И ты совсем не умеешь пить.

— Не умею.

— А еще держать язык за зубами.

— Черт, я же ляпнула о нас твоему другу? Никите Ростову? — со стоном ухожу под одеяло с головой.  — У тебя будут проблемы?

Оставаясь ко мне спиной, Платон пожимает плечами.