– Со́весть моя́ с молото́чком хо́дит: и посту́кивает и наслушивает – ухмыльну́вшись поду́мал князь, гля́дя на мо́щные сте́ны Вели́кого У́стюга, – Сла́вно что я успе́л! Ах как э́то сла́вно!

– Ба́тюшка, гре́шен я! Прости́ меня́, Христа́ ра́ди! – разда́лся за его́ спино́й ка́ющийся го́лос сы́на, – я бо́льше так не бу́ду, вот тебе́ крест!

Князь оберну́лся. Пе́тька стоя́л на коле́нях в трёх шага́х от него́ гря́зный, без ша́пки в рва́ном оха́бне че́рез проре́хи кото́рого видне́лась испа́чканная кро́вью соро́чка. Он помани́л сы́на руко́й, кре́пко обня́л его́ за пле́чи и произнёс утомлённым го́лосом:

– Бог тебя́ прости́т, а я тебя́ проща́ю! Пое́дем-ка, сын, домо́й, к ма́тушке на́шей. Уста́л я что́-то сего́дня.

Они́ уже́ пошли́ вниз с горы́, к речно́й по́йме, где их поджида́ли стрено́женные городски́ми казака́ми ко́ни, как три больши́х во́рона с гро́мким ка́рканьем пролете́ли над их голова́ми и се́ли на покоси́вшийся забо́р монасты́рского ско́тника. Князь Михаи́л посмотре́л на них до́лгим заду́мчивым взгля́дом, пото́м перевёл взгляд на го́род и произнёс сде́ржанно и невозмути́мо:

– Ничего́, тепе́рь уже́ мо́жно. Тепе́рь не стра́шно.

Глава́ тре́тья.

Во́семьдесят шесть лет спустя́.

Сквозь окно́ с раскры́тыми ста́внями с реки́ проника́л бодря́щий ветеро́к, несу́щий за́пах смолы́, све́жей ры́бы и вя́ленного се́на. Из окна́ за во́дной гла́дью сли́вшихся в еди́ный пото́к рек Су́хоны и Ю́га, на отло́жистом берегу́ Се́верной Двины́ ви́делись серова́тые, небре́жно побелённые сте́ны городски́х укрепле́ний, изря́дно полиня́вшие золоты́е купола́ собо́ров и обша́рпанные, ла́танные вме́сто до́брого тёса коро́ткой дра́нкой и соло́мой, кры́ши домо́в. Вели́кий У́стюг сто́йко пережи́вший все тя́готы после́дних десятиле́тий вы́глядел не са́мым лу́чшим о́бразом, но с гла́вной зада́чей он спра́вился отме́нно. Ни оди́н враг так и не смог взять его́ тверды́нь, возведённых здесь почти сто лет наза́д моско́вским боя́рином и кня́зем Михаи́лом Дани́ловичем Щенятевым.

Оте́ц Фео́на, сто́я у окна́, заложи́в ру́ки за спи́ну, отстранённо гляде́л, как под сте́нами У́стюга, в споко́йной Коромысловской за́пани брига́ды арте́льщиков ло́вко вяза́ли плоты́ из необрабо́танной корабе́льной сосны́. Скла́дывали тёсаные брёвна на исполи́нские, сорокасаженные ло́дки -«беля́ны» , и́здали похо́жие на плыву́щие по воде́ ска́зочные дворцы́. Горла́стые арте́льные ши́шки, скверносло́вя и богоху́льствуя че́рез сло́во, тем не ме́нее руководи́ли рабо́той столь уме́ло, что верени́цы плото́в и гру́женные доне́льзя беля́ны выходи́ли из за́пани почти́ беспреры́вно. Они́ спе́шно сплавля́лись вниз по тече́нию ми́мо У́стюга и Ко́тласа к са́мому Арха́нгельскому го́роду, что́бы непреме́нно успе́ть туда́ до ледоста́ва. В проти́вном слу́чае рискова́ли спла́вщики встать на зимо́вье затёртые льда́ми посреди́ се́верного безмо́лвия у пе́рвой попа́вшейся на пути́ Бо́гом забы́той помо́рской дереву́шки. Случа́лось тако́е под зи́му нере́дко. И тогда́ остава́лось мужика́м до ледохо́да руби́ть и́збы, стро́ить це́ркви, торгова́ть пушни́ну и во́рвань у зыря́н и самое́дов , а заодно́ ненаро́ком повыша́ть коли́чество новорождённых христиа́н в ме́стных прихо́дах, на что дереве́нские ба́тюшки смотре́ли снисходи́тельно. Севе́р, поня́тное де́ло!

За спино́й Фео́ны учени́к приходско́й шко́лы без запи́нки, разме́ренно и ну́дно, го́лосом церко́вного дьячка́, повторя́л уро́к, изу́ченный накану́не. Фео́на, размышля́я о своём, внима́л ему́ вполслу́ха. Де́лал он э́то не и́з-за небреже́ния к свои́м обя́занностям учи́теля, а совсе́м наоборо́т, из безусло́вной уве́ренности в свои́х воспи́танниках, не дава́вших ни одного́ по́вода усомни́ться в своём благомыслии и ре́вностном усе́рдии к нау́кам. Знал же он бо́льшую часть свои́х ученико́в уже́ без ма́лого два го́да. С тех са́мых пор как настоя́тель оби́тели, игу́мен Илларий дал ему́ в послуша́ние учи́тельский труд.