– Извини, Габринус, извини, друг, злость с утра обуяла, перемёрз, наверное. Благодарю за чай. А чем тебе так актеры не угодили?

– Слишком, уж, переменчиво нутро этих служителей Мельпомены…, сегодня они думают так, завтра – по другому, послезавтра – опять по новому. На пьедестал у них возносится то, что производит вокруг себя больше всего шума…, ему они поклоняются, его боготворят, ему дары приносят и к нему стремятся…, истинной же сутью вещей в таком сообществе интересуются весьма и весьма скромно. Мерилом успеха для представителей сей лицедейской братии является лишь слава да гром фанфар, причём чем выше будет уровень децибел, тем, по их разумению, лучше…, так тщеславны они. Предмет их гордости то, что способны заставить они уверовать других…, мало, правда, при этом заботясь, во что конкретно… Да, быть может, они гордятся собой и своим искусством, но при этом всегда остаются слишком неуверенными в себе, жадно ловят они восхищённые взгляды толпы, алчно лакают похвалу из её рук, жаждут, чтобы научили их верить в самих себя. Зрители нужны им, и неважно какие…, только в их присутствии проявляется в них некое показное мужество, коленопреклонённая добродетель и лицемерное сострадание. Заставить окружающих поверить хотят сии чуткие натуры, что внутри они так же хороши собой, как и снаружи. В общем, не по нраву мне они…, слишком дурной запах от них исходит.

– И что же, никакого позитивного отклика в Душе твоей они не вызывают…?

– Смех мой они вызывают, чем тебе ни позитивный отклик?

– Постой, учитель, по твоему мнению выходит, что все актёры – тщеславные, самовлюблённые и неуверенные в себе глупцы…?

– Конечно же, нет…, ты забыл добавить лицемерные сластолюбцы, слизывающие плевки обожания разлагающейся толпы и лелейно вскармливающие ими своё собственное чудовище – больное себялюбие… Но и среди людей, не сделавших лицедейство своей профессией, часто встретишь вот таких вот обманщиков. Правда, надо отдать должное…, в куче навоза всё же нетнет, да и можно отыскать настоящую жемчужину, глубокие здоровые Души, чистые родники, ищущие и созидающие…, но так их мало…

Завершив завтрак, друзья стали собираться в путь…, сегодня им предстояло двигаться вдоль реки, течение которой, как заметил Габринус, имело то же направление, которого придерживались и они сами, а посему было решено строить плот. Вооружившись топорами и пилой, друзья отправились вдоль берега реки на поиски подходящих для строительства деревьев. Верега, как самый опытный, шёл впереди, по дороге рассуждая о достоинствах путешествия на всевозможных плотах и огромной важности правильной их постройки.

– В бытность мою, мальчишкой… Да, да, сразу прерву ваш только начинающий поднимать голову скепсис, этот могучий колосс, которого вы имеете Честь лицезреть перед собой, когда-то был мальчишкой. Так вот, будучи мальчишкой, я страстно желал переплыть реку, протекавшую вблизи дома моей матушки, но плавал я, надо сказать, весьма отвратительно…, кстати, сейчас моё умение в этом вопросе к сожалению также не претерпело значительных изменений… Сколько раз пытался я построить какое-нибудь достойное плавсредство, но каждый раз, восходя на результат моих недюжинных усилий с великими ожиданиями, низвергался я вместе с оными в пучину речную, хорошо ещё, что происходили сии события недалеко от берега, и я, слава Предкам моим, благополучно добирался до берега. И вот, после очередного кораблекрушения решил я пойти в ученики к местному плотнику. Помню, эксплуатировал он меня нещадно, заставлял работать почёрному, чувствовал, наверное, что нужно мне было от него только одно – научится строить то, что будет устойчиво держаться на воде. Но, не позволяя себе скатиться в омут саможалений и наблюдая за ним, как он работает, какие деревья выбирает для строительства, я стал постепенно осознавать свои ошибки и по ночам строил собственный плот. Когда пришло время его опробовать, счастью моему мальчишескому не было предела…, гордо и возвышенно стоял я на своем «Линкоре», таково было его название…, грудь моя в полном молчании величаво вздымалась от осознания Высоты, свершённого мною, ветер картинно обдувал растрёпанную шевелюру, глаза метали молнии, и пусть, скорость моего «Линкора» была сравнима со скоростью старушки, ковыляющей с клюкой во время неспешного променада, для меня он казался верхом совершенства…, печать Гения моего лежала на сим Творении. Ах, юность… Сошёл я тогда со своего плота на берег уже раскачивающейся походкой бывалого морского волка с глубоким внутренним осознанием законченного духовного преображения, на чьё лицо, обветренное пронизывающими северными холодными ветрами в порывах яростного и безудержного воображения, падала тень лёгкого снисходительного пренебрежения при взгляде на всех сухопутных двуногих, не знающих шелеста глади морской…, поистине, я даже чувствовал солёный привкус Ветра во рту на нашем небольшом пресноводном водоёме, чьи берега изрядно заросли тиной и лягушки изливали в песне смех свой над каждым, дерзнувшим переплыть его.