В принципе, творчество, в части замены бытия в возможности, является высшей формой организации человека перед угрозой такого бытия как смерть. Оно генетически заложено в человеке, первобытный человек именно так создавал наш мир, – уничтожая форму внешнего, превращая посредством своего участия мир в собственную парадигму, изменяя его с целью доказать себе, что он уже не несет в себе смерти, не является бытием в действительности возможности смерти. Все, что создано живыми, несет в себе жизнь, так рождается ценность культуры. И до сих пор все, что связано с умершим, как правило, инстинктивно исключается из жизни живых, все, что не обезличено все той же культурой.

Мир природы для человека всегда был враждебен, поэтому, естественно, что механизмы опосредования мира и первичного формирования бытия в возможности связывали сам мир со смертью, видели в мире враждебность и смерть, реальную возможность реализации смерти здесь и сейчас. Появлялась необходимость создать анти- враждебную среду, в которой были бы циклы, исключающие смерть как следствие обращения к ним, персонификации в них. Нетрудно проследить, что любое начинание в этом отношении приводило к созданию предметности, вещности мира, а соответственно, и управляемости мира, мира уже знакомого и потому возможного для жизни. Философские системы мира в качестве обязательного признака приобщения к миру истины, к миру собственно индивидуального бытия в возможности одним из условий ставили именно отрешение от мира предметности, от мира вещности, видя в нем имманентное продолжение ложно – общественного начала. Этот слепой механический прием в целом достаточно эффективен, но не разумен. Образ жизни общественного – это гарантированность, причем гарантированность, прошедшая многократную шлифовку и «тест контроль» на эффективность. Разбрасывание камней здесь явно лишнее. Но необходимо помнить, что в свое время, в начальные периоды истории, когда само мышление было приковано к формам организации бытия в действительности и было практически первичным (мышление, которое не знало о своей относительности), это был действенный способ освободиться от общественной формы репродуктивности по бытию в возможности. Стоит вспомнить насколько был устойчив античный мир по сравнению с нашими представлениями о прогрессе в сторону улучшения.

Здесь необходимо так же отметить, что сама смерть, продуцируя время, корреспондирует форме восприятия любого бытия в возможности понятие авторитетности. Неизбежность смерти и время рождают понятие авторитетности и проверенности. Отсюда уважение к старшим и авторитет всего того, что дошло до нас сквозь века. Время в этом случае – лучший копир для неискушенного сознания. Мир античности, соответственно, тот мир, который не знал другого мира и жил в идеальных условиях известности, был обязан следовать традиционности в том смысле, в котором он знал преемственность. Желание стоиков и киников и прочих «нищих» отойти хотя бы внешне от этой преемственности, наполненной самой высочайшей алеантностью был вполне оправдан.

Однако сегодня рождение нового сознания в индивидууме всегда сопряжено не с отказом от внешнего, а скорее с модернизацией последнего.

3. Вообще же сегодня в мире равенства и силы мысли общества, следует проводить различия между людьми не на основе внешнего сравнения, функционального, тяготеющего к структурализму, а на основе того, как человек, как система самоорганизуется в отношении того, что он есть перед неизбежностью реализации тех или иных форм общественного бытия в возможности. Как мы уже говорили, смерть хотя и является завуалированной формой такого ОБВВ, но в то же время это наиболее эффективный, а главное первичный показатель и основа формообразования человеческого. Если и определять условия генезиса человека их можно определить так: смерть от всего, мысль, защита, желание безопасности.