Все, к чему прикасается смерть, становится вечным, в особенности для умершего, он точно с гарантией, навечно уже не будет существовать вне той игры, которая реализовала для него бытие в возможности под названием смерть. Но сколько людей живет так, как будто бы их жизнь вечна? Это слабость и это нормально, это форма защиты перед мыслью о том, это жизнь всего лишь поэтапная реализация возможности смерти.

Но есть исключения. Бывает только один род людей, которые знают все так, как они должны это знать – дети. И, если ребенок сталкивается с тем, что он смертен, сталкивается с данной мыслью лицом к лицу, в одиночестве познания своего мира, преодолевает страх и переворачивает в своей душе историю человеческого заново, нанося на нее новые вехи, рождается то, что потом в одном шансе из миллиона назовут гениальностью. Творческое возникает под копирку генезиса всего мира; все то, что создало человечество, чтобы уберечь человека от сознания своей конечности, остается по ту сторону для нашего ребенка, он понимает фальшь убеждения, что существует жизнь. Он находится в кругу враждебности, как и первобытный человек, он заново создает мир вокруг себя, не цепляясь за предлагаемые гарантированные схемы отсутствия смерти. Он понимает бессмысленность защитного механизма, он понимает ужас способности к познанию. И он цепляется за жизнь. Очень быстро сознание, отрешенное от форм общественного бытия в возможности, приходит к Декарту и находит удовлетворение в мысли, мысль в выражении, выражение в сохранении. Самая простая и самая примитивная форма сохранения была основой для нашей культуры- красота, то прекрасное, что должно нравиться созвучием, всем тем, что отдаляет нас от звуков смерти. Красивая речь в своей форме и в форме того, что она доносит до нас – первая форма сохранения себя как бытия мысли. Смерть как мысль, мысль как средство избежать смерти, человек структурирует собственное бытие в возможности в надежде оставить его вне смерти и вопреки смерти. Находясь в вечно враждебной ему среде.

Здесь же он понимает жизнь как игру со смертью, с целью избежать смерти. Адское занятие, наверное. Хорошо когда это ребенок. Жизнь становится для него всего лишь борьбой, сопряженной с легкостью отношения к своим истинам, формообразовывающим окружающее. Намного тяжелее, когда человек в зрелом возрасте сталкивается с пониманием своей конечности и пустоты жизни, тогда приходится бороться с самим собой, уничтожая в себе все, что есть в нем от общественного сознания, общественного бытия в возможности.

Рано или поздно вместо того содержания бытия в возможности, которое предложено общественным БВВ субъект приходит к своему бытию в возможности, которое он и воспринимает как истинное, как защитный механизм от смерти, от реализации смерти в своей жизни. Усмешка судьбы состоит в том, что какое бы бытие в возможности не было выбрано нашим фигурантом, оно всегда будет им воспринято как личное и как истинное. Человек – это копия без оригинала, и поэтому он копирует в себя все, что кажется ему в достаточной степени убедительным, чтобы доказать жизнь. Экзистенция как таковая возможна для него только в рамках понимания, в рамках знания. Собственное бытие в возможности, сохраняющее в себе от общественного всего лишь формы и способы выражения, имеет такую убеждающую силу только потому, что субъект не находит ему аналогов в окружающем и потому воспринимает его именно с точки зрения единственно неповторимого и наиболее ему подобного. Как смерть познается в своем подобии, так и наиболее подобное для человека – лучшая форма защиты от смерти. Реализуя свое бытие в возможности в рамках общественных парадигм циркуляции БВВ, человек стремится достичь результатов в области встречного. Это вторая форма по сравнению с подобностью, но так же весьма эффективная с точки зрения убеждения и успокоения себя самого в том, что жизнь не есть вечный путь к смерти, простая парадигма реализации простого бытия в возможности, к тому же еще страдающая однородностью элементов. И, если народ или нация в своем стремлении к абсолютной встречности идет на экспансию, на войну и прочее, то человек определяет свою агрессию вербальными рамками. Существует, правда, и обратный вариант, когда не создано индивидуального собственно – уникального бытия в возможности, но экзистенциальные страхи достаточно велики, тогда отсутствие своего подобия, отсутствие внутренней согласованности компенсируется неуемной жаждой к встречности, проявляется так называемая «порочная воля». Данное явление в одинаковой степени проявляется как у малых детей, так и у самых опасных социальных субъектов – тиранов, матерых преступников и прочих «волевых личностей». Все это во многом проявления организационного дисбаланса по парадигме бытия, то есть когда все четыре причины неуравновешенны, как по силе своего воздействия, так и по объему содержания. В случае с творческой гениальностью явно преобладает целевая причина (самореализованное относительно самое себя бытие в возможности), в случае с тираном – движущая, но поскольку целевая не замещена общественным бытием в возможности, а равно своим собственным, в круг «должной реализации» попадает все, что опосредуется мыслью в процессе формирования парадигмы. В принципе парадигма, расширяющая вселенную. Хотя общество здесь всегда пытается бороться с такими разрушителями собственного отдельного бытия в действительности, через признание подобных форм организации социальной материи преступлениями, девиациями.