– Я тебя за собой не тяну, – отозвался Каннам. – Ступай в келью, спи свои сны.

Ярдис улыбнулся уголком губ, почесал пальцем пшеничную бровь.

– Скучно спать сны без снов. А их давно уж нет.

– И теневых историй на потолке? – Каннам сидел на стене, подогнув под себя ноги, и не отрывал взгляда от линии горизонта, но казалось, он не видел горизонта вовсе, а смотрел куда-то за него, на многие меры дальше и, возможно, достигал своим взором до родной деревни.

– Я разучился их читать, – помолчав, ответил Ярдис. – Совсем тихо стало внутри.

Каннам рассеянно улыбнулся.

– «Обретённая тишина – признак полноты аруха и внутреннего совершенства», – процитировал он отца наирея.

– А кажется, что внутри лишь пустота и никакого совершенства.

– Может ли пустота быть совершенством, как считаешь? – Каннам вновь улыбнулся, и Ярдису в его улыбке привиделась горькая усмешка. – У меня тоже эта тишина, Ярдис. Но я не думаю, что она – то самое, о чём нам толкуют наставники и отец наирей. Пока она больше смахивает на тоску. И свирельных песен уже мало, чтобы заполнить её. Как думаешь, – Каннам свесился с края, глядя на убегающий вниз голый камень выглаженной ветрами стены – плющ по ту сторону не рос, – можно ли спуститься, не переломав ног и не свернув шеи? С нашими-то умениями, м-м? И если можно, то почему никто не сбежит?

– Замолчи, во имя Превоплотившего! – гневным шёпотом одёрнул его Ярдис. – Сам-то понимаешь, чьи мысли завладели твоим языком? Это же отступничество – верная смерть и вечный позор!

– И что теперь?

– Не внимай шёпоту Неименуемого! Изгони его из своего аруха, он есть погибель. Наполни светом Первовечного, в нём сама жизнь.

– Не цитируй мне Книгу Превоплотившего Маурума, я её и без тебя назубок знаю. Одного только не понимаю: если мы тут и правда наполняемся светом Первовечного, в коем сама жизнь, мы должны полниться этой жизнью, так? А внутри всё пустота. Выходит, жизнь не здесь. Может, и Первовечный тоже не здесь.

– Где же тогда? – спросил Ярдис, догадываясь, что ответа знать не хочет.

– Может, там. – Каннам кивнул на светлеющую полоску неба над ещё чёрными холмами.

«Где капли дождя на лице, капли росы под ногами, капли родниковой воды на губах. Песни свирели и прикосновения нежной женской руки…» – прозвучала в голове Ярдиса непрошеная мысль.

Несколько дней Ярдис носил в себе эти слова и эти мысли, и тишина внутри наливалась свинцом, а пустота тянула жилы монотонной болью.

– Ты не знаешь, как там, – сказал он, придя однажды ночью под стену, на которой сидел, скрестив ноги, Каннам. – Ты не знаешь, как там, и не можешь сравнивать! Может статься, что тишина там ещё оглушительней, а пустота – необъятней. Наш путь проверен столетиями, завещан Превоплотившим Маурумом и благословлён самим Первовечным!

Каннам отозвался не сразу, как-то нехотя стряхнул с себя странное оцепенение и посмотрел через плечо вниз, на задравшего голову Ярдиса, и горькая усмешка в его глазах проглядывала ещё приметней.

– Это ты не знаешь, Ярдис, – едва слышно ответил он. – Ступай, спи свои сны.

Ярдис постоял ещё немного, а потом поплёлся в келью. У чёрного хода его поджидала чья-то тень.

– Римар? – удивился Ярдис, когда скупой серый свет выхватил из полумрака рыжую пятипрядную косу. – Что ты тут делаешь?

– За тобой гляжу, брат Ярдис, – спокойно, но как-то недобро ответил Римар.

Ярдис помолчал, пытаясь по взгляду Римара определить его намерение.

– Скажешь отцу наирею?

Тот лишь покачал головой. В глазах же читалось беспокойство и неодобрение.

– Нет верности в том, кто способен предать брата по труду, – глухо ответил Римар. – Верный верен во всём. Но я должен вразумить тебя, брат Ярдис. – Римар бросил быстрый взгляд ему за плечо – удостовериться, не возвращается ли Каннам, и продолжил: – Ты хоть понимаешь, с кем связался? Чьи песни пьёшь, как родниковую воду, в чей след ступаешь?