И последний начинает подглядывать за Корнелиусом, пользуясь лестницей. Он обнаруживает действительно более масштабное и технологичное хозяйство: «земля смешана с речным илом – комбинация, самая благоприятная для тюльпанов»; вокруг дерн, предотвращающий осыпание; «расположение грядок такое, чтобы они согревались восходящим и заходящим солнцем и оберегались от солнца полуденного», достаточный запас воды и пр.

Бокстель представляет себе, как Корнелиус, обладающий капиталом в 400 тыс. флоринов и ежегодной рентой в 10 тыс., употребит все свои способности и возможности на выращивание тюльпанов. Значит, полградуса тепла отняты не ради тюльпанов на картинах, а ради настоящих цветов. «Ван Берле будет иметь превосходное солнечное освещение и, кроме того, обширную комнату для хранения своих луковиц и отростков, светлую, чистую, с хорошей вентиляцией, – роскошь, недоступную для Бокстеля, который был вынужден пожертвовать для этого своей собственной спальней и, чтобы испарения человеческого тела не вредили растениям, заставил себя спать на чердаке».

Ван Берле действительно вскоре добивается превосходных результатов: он «достиг большого разнообразия в окраске и в форме тюльпанов и увеличил количество разновидностей». Его тюльпаны – «чудеснейшие творения, равных которым никогда никто не создавал, за исключением разве только Шекспира и Рубенса». Сам он принадлежит «к той талантливой и наивной школе, которая с седьмого века взяла своим девизом изречение: „Пренебрегать цветами – значит оскорблять Бога“. Посылка, на которой любители тюльпанов построили в 1653 году следующий силлогизм: „Пренебрегать цветами значит оскорблять Бога. Тюльпаны прекраснее всех цветов. Поэтому тот, кто пренебрегает тюльпанами, безмерно оскорбляет Бога“».

Успехи Корнелиуса таковы, что о нем всюду говорят, а Бокстель навсегда исчезает из списка известных садоводов Голландии. Вуайеризм Бокстеля доходит до того, что он покупает подзорную трубу, чтобы через забор следить «не хуже самого хозяина» за цветами Корнелисуса «с момента их прорастания, когда на первом году показывается из-под земли бледный росток, и вплоть до момента, когда начинает округляться благородный и изящный бутон, а на нем проступают неопределенные тона будущего цвета и когда затем распускаются лепестки цветка, раскрывая, наконец, тайное сокровище чашечки».

Пережить успех соперника он не может. От болезненного вуайеризма Бокстель переходит к вредительству, а затем и к настоящему предательству. Когда он замечает на грядках ван Берле тюльпаны изумительной красоты, после периода восхищения им овладевает «лиходарочная зависть» и охватывает искушение «спрыгнуть ночью в сад, переломать растения, изгрызть зубами луковицы тюльпанов и даже принести в жертву безграничному гневу самого владельца, если бы он осмелился защищать свои цветы». Останавливает его только то, что «убить тюльпан – это в глазах настоящего садовода преступление ужасающее». («Убить человека – еще куда ни шло».)

Бокстель старается разработать план преступления таким образом, чтобы виновника гибели цветов не установили. Он привязывает двух кошек друг к другу за задние лапы бечевкой в десять футов длины и бросает их со стены на середину главной гряды. «Обезумевшие от падения с высокой стены животные… заметались с диким мяуканьем во все стороны, ломая своей бечевкой цветы. После пятнадцатиминутной яростной борьбы им, наконец, удалось разорвать связывавшую их бечевку, и они исчезли».

Когда Корнелиус утром обследует сад, он находит «симметричные гряды его тюльпанов в полном беспорядке, подобно солдатам батальона, среди которого разорвалась бомба». «Пятнадцать или двадцать тюльпанов, разодранных и помятых, лежали на земле, одни согнутые, другие совсем поломанные и уже увядшие. Из их ран вытекал сок – драгоценная кровь, которую ван Берле согласился бы сохранить ценой своей собственной крови». Однако ни один из четырех знаменитых тюльпанов, на которые покушался завистник, не был поврежден. «Они гордо поднимали прекрасные головки над трупами своих сотоварищей». Корнелиус выставляет у тюльпанов охрану в виде ночующего в сторожке садовника, и Бокстель вынужден затаиться.