От Я до А Александр Даниф
Иллюстратор Александр Ибрагимов
Редактор Ольга Александровна Маркова
© Александр Даниф, 2018
© Александр Ибрагимов, иллюстрации, 2018
ISBN 978-5-4496-0175-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Эта книга посвящается всем тем, кто не утратил способность любить и быть любимыми. Первое есть божественный дар, которым необходимо делиться, второе – кропотливый труд, который требует ежедневных усилий. Искры счастья возникают на стыке эти двух необходимых единиц человеческого существования.
На пути самопознания сборник может быть прочитан как в предложенном варианте от Я до А, так и наоборот – в привычном буквенном порядке, продвигаясь от конца сборника к его началу. Если вы предрасположены к игре, возможно, вам покажется интересным выбрать или загадать одну букву или составить слово, а затем прочитать стихи именно в той последовательности букв, как и в задуманном вами слове. Эпиграфы ненастойчиво предлагают другую перспективу на стихотворения. Однако для этого потребуется отыскать и прочесть цитируемое произведение в полном варианте.
ЗачѦло соборника
«Ѿ МѦ ДОЖЕ АЗЪ»
Я Начало всего, ибо в сознании моем
Создаются миры.
Я ищу Бога я ищу в себе себя.
Бог всевидящий всезнающий всесильный
будущее совершенство интуиции как вселенского мирового
Сверхразума.
Я ищу Бога ищу своего лика, я уже начертил силуэт
и стремлюсь воплотить себя.
И разум мой служит мне тропинкой к тому, что
очерчено интуицией.
Казимир Малевич
La verità è l’anagramma di un anagramma.
Anagrams = ars magna.1
«Маятник Фуко» Умберто Эко
Увертюра
Янь – Южный Эликсир,
смягчающий Язык,
твердь тЩетности
и Штампы Чисел;
Цепляют Хитростью
Фигурки из Утробы,
Туманностью Судьбы,
Рассужелением,
Пророчеством,
Отчаянием…
и Невесомость Мысли —
Лунный Кон,
И-краткое – как Исповедь
от Звуков Жизни,
Ёршится Есень:
Дороги-разве-зло?
и Городотепло —
как Встреча с Божеством…
Аминь!
Ѧ
ясность явления
Но что есть я? Я – только краткий миг…
Н. Заболоцкий
Элегия на заданную тему
Отбросив «Я» невидимую тень,
которая преследует с рождения до смерти,
что остается как итог от круговерти?
Паспорт, кредитка, телефон, из слов кистень,
визитка, письма, фотокарточка в конверте?
Весь этот хлам скрывается в значении «Я»,
«Я» – это мать, отец, сын, брат, сестра и дочка,
иллюзия театра, роли-одиночки
из жизни. Как картинки букваря —
мы видим смысл в названиях,
а суть лежит меж строчек.
Помимо роли, лица в зеркалах —
нас тешит отражением родимый облик
себя любимого, теплеет в сердце отклик,
когда мы созерцаем и в словах
находим свое имя – дым-петроглиф.
Лишь потеряв себя и отступив
от тысячи условностей воображения,
осознаешь ничтожество мгновений,
которыми наполнен твой сосуд, его испив
до дна, ты повторяешь жизнь
средь тысяч повторений,
в которых нить заложена предназначения
и понимание пути как финишной прямой,
из точки «А» до станции «Домой»
цепо́чкой выстроятся строго звенья
по правилам трагической кривой.
Я – только краткая частица бытия,
вплетенная судьбой в узоры дивных тканей,
искра, мелькнувшая от Света в сотне граней
алмазных копей, и Вселенная
в переложении на язык повествований,
во льдах космических открывшаяся полынья,
не имя, но мираж в пустыне знаний,
прослойка между бездной-бесконечностью нуля.
Ю
юркая юность
Кто знает, чем волнует нашу кровь
Такой полет в двоящемся пространстве…
Д. Андреев
Транссибирская
Леса, плесы, перевалы,
Бьются скалы о колеса,
Бегут слезы вдоль оконца,
Грядут первые морозы.
Мы читаем эти знаки,
Пролетая над степями,
Косогорами, лесами,
Непокорные варяги.
И гудят в натуге рельсы,
И дрожит щебенкой насыпь.
Вы хотели ехать, грезить
И делить картинку на семь?
Раз – бежит вода по окнам,
Два – скрипит пропахший тамбур,
Три – соседей лица вздрогнут,
Четверть выпала из такта,
Пять – стучит настырный ритм,
Шесть – закружат вальс пыль с сажей,
Семь – затянет грустный гимн
Встречный скорый гул протяжный.
Леса, рельсы, насыпь, шпалы,
Провожают скалы поезд,
Из ущелья змейкой в прорезь —
Капли рек воды усталой.
Э
эйфория эфемерности
Всё дело в одиночестве бездонном.
И. Бродский
Нет в эмиграции трех граций,
привкус фрустрации, тень потолка
маячит призраком,
как декорация из «Гамлета», —
«Бог из машины» опускается на сцену,
молвит:
«Есть бесконечно многое на свете,
друг Горацио,
что бесполезно без врождения
в суть нации и языка».
В чем смысл операции
искоренения себя из культа трех
и извлечения источника всех бед
и корня зла из четырех,
и погружения себя в обратное
от силы духа милых двух,
и заточения души в стократное
увеличение слуха – город глух,
и приглашения себя на казнь-кастрацию —
безродной речи затрещины,
и искажения себя аллитерацией
безропотной тарабарщины?
Что ж, в бесконечности скитаться нам —
глаголет зазеркалья тень,
куда податься, если некому отдать себя
плодами да призванием?
Куда бежать, кому писать свои признания,
кого кормить из рук,
куда девать воспоминания тревожные
о всё тех же милых двух?
Вот смысл аберрации!
«Бог из машины», как прожектор,
бьет сквозь тучи ввысь.
В душевном отчуждении не скурвиться —
луч начертал надысь.
Год обернется вкруг себя, пообещал,
вольется в Вологу всяка струя,
и улыбнется чадушкам,
сынам и дщерям Мать-Сыра Земля.
Ь
…дцать Инь
Оттого и сердцу стало сниться,
что горю я розовым огнем.
С. Есенин
Тридцать лет – это не шутка,
Тридцать лет – это жестко!
И не шарж, словно блажь, прибаутка —
Дверь, над дверью висит подковка.
Ни жены нет, ни хаты, ни денег,
Всё, что было, увы, разбазарил,
За идею, мечту, увлечение —
Променял свечу на фонарик.
Нет раскаянья – боги не сжалятся.
Врагов нет, да и месть не предвидится.
Мир меняется, а люди – тратятся.
Мир останется – человек подвинется.
Есть любовь, бесконечная, страстная,
К тем, в кого я влюбился без памяти,
И в друзей, и в подруг – пир без скатерти,
Только строки чернеют на паперти.
Чую, память хиреет, кривляется,
Знаю, счастье людьми избирается,
Коль запомнил вас, вы мне тридороги,
Остальное пусть напрочь стирается.
Помню только самое доброе,
Верю только в самое лучшее,
И надеюсь, простите-забудете
Вы ошибки мои. Ах, как скучно мне!
Я живу под звездою, но в праздности,
Наслаждаюсь остатками пиршества,
Умирают люди, снова рождаются,
Едут поездом, метро, рикшами,
Разгоняются, летят самолетами,
Разбиваются о стены презрения
Фауст с Мышкиным, Дон Кихот. А мы?
Переполнилась чаша терпения.
Люди! «Люди!», – кричу я вам.
Я люблю! Я дышу! Я вижу!
В наготе, посмотрите, не чувствую срам,
Здесь на теле взрывается грыжа.
Мне не стыдно за бредни из тонких слов,
За предание из песен и басен,
Я вам рад подарить сотни тысяч штрихов,
Свет их красок и легок, и ясен.
Мне хотелось призвать свою музу в союз,
Но писательство – в многобрачии,
Доверяю Эвтерпе судьбу я свою,
Мельпомену целую смачно.
Вот мой летний полет из искрящихся дум,
Где-то в них затаился леший,
В сказке саблей машу, как безумный драгун,
Так, что леший от страха опешил.
Подытоживать глупо, я понял уже,
И не важно: встал рано иль поздно,
Нужно знать, что живется не для миражей,
Сердце движется правильно к звездам.
Не жалею, не плачу, стою и смотрю,
Что же выйдет из моего творчества:
Боль глаголом прижгу и судьбу покорю
Или буду молчать и затворничать.
Ы
языка клык
Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
И. Анненский
Промозглых вечеров извечная тоска
в случайности заката совершит
стихийный самосуд,
между распятием раскаяния души
и плетью языка
лежит пропасть сознания —
его вплетения душу спасут.
Бессмысленные возлияния заполнят пустоту
звуками бульканья,
повышен градус от/ст/упления в крови,
и миропонимание ума заменит красоту
невыразимой лаской —
соучастием
в великом погружении внутрь
сил любви; огонь трепещет,
обреченный наготой
на жар, – его дождем, вином
и тишиной не погасить,
лишь через сон в согласии-
смирении с самим собой
возможно облегчение испытать,
во тьме луч света обрести
и пламя приручить.
Унылых вечеров постылая тоска
тревожит сердце скоротечной
болью одиночества пути,
и ожидание пророчества зудит в груди —
котел слияния вселенных
лижет пламень языка.
Ъ
изъяснение изъяна
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
М. Лермонтов
Влюбвизъяснениеберлину —
старинный
способ стихосотворения,
ряды строк недлинных,
как будто бы идем мы по Неглинной,
как водится, не видя берегов.
Удар без слов и грез желанных,
угар без снов, городом данный,
увар бездонных улиц окаянных,
в которых каждый узел —
це́почка событий, перекресток,
сплетение глаз, рук, ртов.
Как-будто кто-то остановлен летом,
на сон грядущий насыпает гущи
кофейной ночи в полутьме бредущей
и дарит свет нам фонарей метущих
липовый цвет по мостовым
махровым языком.
Мы верим вам, потоки ядерного света,
ты возрожден за тем, чтоб быть отпетым
и новый сон посередине лета
в душе запечатлеть в ядреном гетто,
зеленом где-то в парке между двух мостов.
Мы слышим звуки города:
шипение машин, стоны трамвая,
мы тянем бит через соломинку
и ночи пропускаем через себя
