– Аноксим – не ваш Кармагеда, а великий завоеватель, – с напором произнесла Сэнни. Ей не нравилось, что ее собеседник отозвался об Аноксиме столь презрительно, как о каком-то тупом идиоте. – Он высказывал вполне здравые идеи и пытался создать единую империю – новое, единое человечество.

Именно неуважительное упоминание Аноксима послужило землетрясением, то есть спусковым крючком для того, чтобы ее собственная голова скатилась с плеч – то есть, Сэнни скатилась на какие-то совершенно абстрактные рассуждения о природе общественного прогресса. Способ выражения мысли показался ей слишком заумным и косноязычным. Хорошо хоть, она не стала ее озвучивать в таком вот виде.

– Мир должен быть открытым, а не изолированным, – заявила Сэнни. – Разным людям нужно свободно общаться друг с другом. Закрытое, замкнутое на себе общество считает другие сообщества людей угрозой собственному существованию, оно враждебно к своему окружению, и чтобы сохранить внутреннее единство, не остановится ни перед какими жертвами…

Он слушал – с ухмылкой, сложив на груди руки.

– Завоевания, столкновения и смешение разных цивилизаций расширяют горизонты, обогащают мир, изменяют мировоззрение населяющих его людей, – продолжала Сэнни увлеченно.

– И для кого расширяют? – язвительно спросил он, подавшись к ней и буравя въедливым взглядом. – Для побежденных? Для тех, кто погиб в войнах?

– Это побочный эффект. Индивидуальные интересы часто противоречат общественным.

– О! Какие мудреные слова вы знаете! Это называется – негодные средства!

– А вы можете предложить достойные альтернативы?

– Да хотя бы просто торговать друг с другом!

– Торговля и близко не дает такого результата, как создание многонациональной и многокультурной империи, – возразила она. – Это -основа дальнейшего прогресса общества, даже если империя потом разрушится.

Он в очередной раз фыркнул и продолжил рассматривать ее, будто она была каким-нибудь невиданным расчудесным чудом. Затем произнес:

– Лучше, если она разрушится. Быстро разрушится. И не успеет всех и всё унифицировать по единому образцу.

– Лиоренции это тоже касается? – спросила Сэнни.

Он закатил глаза и пожевал губами.

– Свободная страна, где нобили и обычные граждане совместно осуществляют правление, – процитировала Сэнни. – Где царит полное согласие между правителями и управляемыми. Образец гармонии, достоинства и республиканской добродетели.

– Это вы про что? – Он весь перекосился.

– Это написал историограф Нерего! Про Лиоренцию.

– Интересно, сколько ему заплатили наниматели? Гнусное лицемерие! Свободная страна? – Он отвернулся, словно бы собрался сплюнуть. Но не стал. – Да ее символ – тирания! Инквизиторская Цитадель и камеры пыток! Образцовое управление? Да многие члены Совета Двенадцати и Сената продажны и некомпетентны.

– А вы откуда знаете?

– Оттуда!

– В любом случае, если сравнить с Шуорой…

– Нет уж! Не надо сравнивать. Давайте рассуждать безотносительно! Знаю я нашу официальную историю! Идеализация и восхваление, демонстрация триумфализма. Всё во имя прославления непобедимой лиорентийской доблести! Всё показное и искусственное, потому как реальная история была иной, но никому не выгодно рассказывать её как есть, без прикрас!

– Я гляжу вы тоже много мудрёных слов знаете.

– Знаю. Родители научили. И, хоть я и был весьма нерадивым и беспечным учеником, кое-что в голове у меня все-таки засело.

– А вас не смущает, что вы себе противоречите, провоцируете других? – спросила Сэнни, когда оба они немного пришли в себя после своих откровений.

Он насмешливо улыбнулся, будто и не наговорил такого, за что его легко могли бы упечь в Инквизицию.