И теперь, несмотря на то, что время наложило на эти стены свою печать, продолжая губительную работу человеческого разрушения, они производят величественное впечатление своей грандиозностью. Есть даже что-то поэтическое в их разнообразных очертаниях: там они с важностью наклонились в одну сторону, здесь они смиренно уже склонились в другую, там висят они как бы на воздухе, готовые ежеминутно рухнуть, а здесь гордо они высятся во всем своем неприступном величии, хотя выросшее наверху их деревце предательски говорит о совершенно противном. – Вдоль стен на всем их протяжении идет глубокий, заброшенный канал, облицованный камнями (в него прежде впускалась вода из Мраморного моря); а левее продолжало тянуться бесконечное турецкое кладбище с осеняющим его тенистым лесом высоких и стройных кипарисов. Дорога – совсем не оживлена; не видно экипажей, изредка попадались небольшие группы греческих семей в праздничных одеждах; однажды встретилась карета, запряженная парой черных буйволов, и однажды два турка с осликами перегнали нас; один невысокий и коренастый преважно восседал на маленьком животном, ногами своими почти что касаясь земли, а другой, погонщик, вероятно, ускоренным шагом следовал за животным, постегивая его хлыстом. Но вот цепь кипарисов разорвалась, и на тенистой лужайке мы увидели две-три палатки с веселой компанией турецких солдат. Здесь, по словам проводника, находился когда-то греческий монастырь, иноки которого все без исключения были перерезаны злыми турками при взятии Константинополя. От монастыря теперь не осталось никакого следа, только небольшая часовня при пути напоминает о бывшем неподалеку месте славных греческих подвижников. Адрианопольскими воротами, которые очень близко отсюда, мы снова въехали в Стамбул, чтобы посетить мечеть Кахрие-джамиси, бывшую христианскую обитель во имя Христа Спасителя, которая и поныне славится своими прекрасно сохранившимися христианскими мозаиками. – Обитель Христа Спасителя Жизнодавца, известная больше под именем Загородной или Подгородной обители, возникла не позже конца IV века. Первоначально небольшая и незначительная, она возобновлена была и расширена императором Юстинианом Великим, а зять тирана Фоки, епарх Приск впоследствии обогатил и украсил ее. Разрушавшаяся затем от времени и восстанавливаемая, обитель эта окончательно была обновлена, обогащена и украшена внутри и извне в том виде, в каком теперь существует, знаменитым великим логофетом (канцлером) Федором Метохитом в 1321 году, при императоре Андронике Старшем. В 1453 году при взятии Константинополя она была разграблена турками, но пощажена от разорения, а через 40 лет после того великий визирь Али-паша обратил ее в мусульманскую мечеть[34]. Мечеть находится в одном из захолустных мест Стамбула неподалеку от Адрианопольских ворот, в глубоком овраге, куда доступ в экипажах совсем невозможен. Пешком спустились мы туда в предшествии инока. Хороший «бакшиш» (денежная подачка) очень скоро открыл нам двери, и мы вошли в притвор храма. Притворы древних христианских храмов, обращенных турками в мечети, оказывались для этих последних ненужными, а потому по большей части они и оставлялись турками в прежнем виде. То же наблюдается и здесь, в этом бывшем некогда христианским храме. При входе в притвор на нас милостиво взирал мозаичный образ Спасителя, отчетливо видимый среди ликов святых угодников и священных событий, тут и там мозаически же изображенных и расположенных по стенам и сводам; среди изображений мы ясно различили Рождество Спасителя, поклонение волхвов, бегство в Египет и др. По сторонам средней внутренней двери, ведущей в мечеть, ясно выделяются два большие мозаические изображения свв. апп. Петра и Павла, а над ней – коленопреклонённый Феодор Метохит в пурпуровой, украшенной золотом шапочке подает сидящему на престоле Христу Спасителю план какой-то церкви. – Не особенно большой величественный храм, чуждый всяких украшений, куда вошли мы из притвора, переполнен был солнечным светом, обильно падавшим из окон широкого купола. У западной стены, словно статуи, замерли в молитвенных позах три турчанки, из которых одна почему-то была с незакрытым лицом. Благодушный турок-привратник подвел нас сначала к правому, а затем левому восточным выступам стены и, открывая привешенные здесь деревянные щиты, произнес отрывисто ломаным языком «Христос», «Божа Мать», – и на выступах, действительно, оказались отчетливые мозаические изображения на правом – Спасителя, а на левом Божией Матери с ликами свв. ангелов над ними. Очевидно, эти священные, дорогие для христиан изображения, обыкновенно, во избежание соблазна мусульман бывают прикрыты щитами и только при посещении мечети христианами открываются на короткое время для их обозрения. Явление во всяком случае странное. – Южной дверью прошли мы затем в бывший придельный храм свв. равноапостольных Константина и Елены, где также осматривали сохранившиеся мозаики и фрески; заходили после того в небольшое помещение древней крещальни и прежде чем совсем выйти, еще раз задержались в притворе перед чудными мозаиками. Вот что пишет об их достоинстве осматривавший их проф. А. Лебедев. «Я знал, – пишет он, – блестящие снимки софийской мозаики, изданные Фосатти и сделанные этим художником при реставрации Софии в 40-х годах, не менее блестящие снимки солунской мозаики Тессьё и наконец поражающие своим изяществом снимки с катакомбных фресок Перре. Все эти снимки, как слишком красивые, мне казались подозрительными в отношении точности, – приукрашенными. То же чувство недоверия испытывал я, приступая к обзору мозаики мечети (Кахрие-джамиси). Я полагал найти вместо прославляемых за свою красоту мозаик что-нибудь тусклое, неясное, неопределенное, словом – слишком археологическое. Но меня постигло приятное разочарование… Если не все (мозаичные изображения), то многие из них, именно те, которые меньше пострадали от времени и неряшества турок, просто очаровывали взоры: лики и фигуры Богоматери, Предвечного Младенца, праведного Иосифа, волхвов, пастырей и различных аксессуарных персонажей – в различных художественных комбинациях – выступают перед зрителем в ярких, почти свежих цветах и являются исполненными жизненной правды. Каким образом эти мозаики так хорошо сохранились и каким образом посредством такого неблагодарного материала, как камешки, можно придать изображениям жизненность и движение, вообще художественную правдивость? Это не могло не поразить меня. И хотя неполное освещение (притвора) не дает в совершенстве уловить каждую деталь, но это не мешает зрелищу быть глубоко поучительным… Я вошел в мечеть сомневающимся, а вышел оттуда глубоко верующим. Никакие описания, никакие рисунки не убедили бы меня в том, в чем убедили в самое короткое время собственные глаза. Прекрасные мозаики, дошедшие до нас от древности, как я ясно (теперь) уверился, не суть плод фантазии археологов, нередко грешащих увлечениями в области своей специальности, а действительные, реальные факты»