Когда перевез к ней картину, объявил, и очень небрежно: «Подарочек инфернального маэстро. Известен на Западе». И рассказал, посмеиваясь, как однажды трое суток не мог вылететь в свой Питер! Сперва опоздал – закружили, заморочили беднягу в аэропорту, на другой день не было рейса. А напоследок судьба искусила, подсунув чашечку черного кофе, и он оставил в буфете кожаную финскую кепочку, очень ему дорогую… С кепочкой в руке ни души не застал у выхода на поле. С ума сойти!

«Такой беспечный?» – спросила она. «Отнюдь! В мелочах щепетилен весьма. Как-то выбирал в ЦУМе пару носков – смешно, четверть часа провозился, аж обнюхивал… Кофе ему, понимаешь. Любимая кепочка!»

Она ужаснулась, представив себе трехдневную аэропортовскую канитель. С мужем подобное не стряслось бы. А с нею – наверняка.

Она кипятила чай, бродила в одной сорочке. Можно бы не убирать и постель. Но ее вид раздражал – нагретое супружеское ложе, на котором из утра в утро, в самое просонье, над тобой смыкаются торопливые объятия. Освободившись, она досыпала на боку с поджатыми коленями. Живот уже чуть свисал. Но перевернуться на спину – и превращаешься в узкобедрую худышку…

Сомнительно сравнение животика с чашей. Мешочек! Посередине завязанный узелком.

Про жизнь говорят: полная чаша.

Муж согласился бы – у них она самая и есть. И он очень-очень хороший. Веселый. С деньгами, любящий, весь из себя кругленький, умный. Они оба хорошие!

Он муж и она жена. И третий год не семья… Так называемое свободное сожительство. До появления ребенка. Условие не обсуждалось, оно разумелось. От первого брака у него дочь, девочка-сопелочка. В больнице престарелый отец, которого отчего-то недолюбливала. А придется навещать. Она и с этим смирилась, ах, все равно…

И все же почти облегчение: сама по себе!

Кавказский старик на пустом перроне тоже был сам по себе.

Она дочитывала попавшийся ей странный роман. Персонажи грезили, меломанили, затворничали, грустили, болели, умничали, робко влюблялись – в сладостном, мазохистском самоумерщвлении тянули свое одиночество… Они были абсолютно свободны. Жизнь наконец с кем-нибудь из них сводила грубые счеты: сбивало автомобилем, сбрасывали с поезда. Прямехонько на тот свет! А человек воскресал и жил себе далее как бы посмертно – для новой авторской версии. Автор наблюдал, свидетельствовал, предлагал и отменял варианты.

За утро она одолела несколько долгих страниц. И хмыкала, примеряясь к чужому бедненькому бытию. Но вот в нем происходил обвал, вдруг все становилось сложно (или упрощалось?): он, она, они – кто? вне отношений?.. Впрочем, во все времена жизнь не такая, как хочется. Кособокая. В блаженной героине она находила сходство с собой. Неужели я? Господи, вечное самоумаление!

С издательством (десять лет редакторства) тоже творилось несуразное. Новая вывеска, в вестибюле милиционер, от кого-то что-то стерег. Работа же от случая к случаю. И преимущественно мизерная, на дому.

Она и сидела дома. К удовольствию мужа: «Солдат спить – служба идеть». Никаких проблем! У нее он их не признавал.

Вымыв посуду, она обнаружила: вот и все. Забрать книгу и вернуться на диван. Ни разлюбезной кухни, ни хождения по магазинам. Кормить некого. Вполне продержится на бутербродах и чае.

Магазины ее пугали, рынок отвращал. Она потом тщательно мыла туфли, перепачканные в лужах из-под гниющих отбросов. А теснота, вонь… По старой привычке она экономила и неизменно попадала впросак. Из того, что задешево, половина шла в ведро, со слезами… А улицы! Они вдруг меняли название и облик. Где-нибудь из глухой стены, точно пузырь, вываливался на тротуар парадный подъезд. Как-то она заглянула: белизна, воздушные занавеси… Что здесь, так и не поняла.