Правда, продолжалось всё это недолго… Наступила осень, поредели отдыхающие, стала более скудной выручка, в коллективе появились внутренние нелады, ребята стали один за другим покидать состав, и, в конце концов, получилось так, что мы доигрывали танцы уже втроём: певец сел за кухню18, саксофонист отложил в сторону свой инструмент и забрал у меня из рук лопату19, ту самую бас-гитару «Тоника», а я стал играть на электрооргане, который мне по такому случаю купил отец, относившийся с самого начала одобрительно к нашей затее. Последние недели на танцплощадке я играл, имея в кармане воинскую повестку и сменив длинные до плеч волосы на стрижку «под ноль», а состоявшийся вскоре отъезд в войска прервал на два года мои музыкальные занятия практически под такой же ноль.

В первых числах августа того года, в самый разгар игры на танцах, состоялось моё первое выступление на республиканском телевидении, впрочем, оно же и единственное. Приближался всесоюзный праздник – День железнодорожника, и нам, музыкантам железнодорожного клуба, предложили принять участие в телевизионном праздничном концерте. Выступить в таком мероприятии нам, конечно же, очень хотелось, но показалось немыслимым ради одного номера ехать на телестудию всем составом вместе с аппаратурой. После долгих размышлений ребята решили участие в концерте все же принять, но обойтись при этом «малой кровью», и отправили на телевидение меня и нашего вокалиста, он должен был спеть песню, а я подыграть ему на рояле.

Мы оба отнеслись к поручению ответственно, отрепетировав к выступлению песню под названием «Оглянись во гневе» с пластинки ВИА «Поющие сердца» – в танцевальную программу она у нас никак не увязывалась, а для концертного исполнения была в самый раз. Всё у нас получилось хорошо за исключением того, что надёжно выучить слова песни певцу не хватило времени, но он подстраховался и записал текст крупными буквами на тетрадном листке.

И вот настал праздничный вечер. Мы пришли на телевидение в назначенное время, нас проводили в ярко освещённую студию, где я сел за клавиши, а певец встал перед телекамерой, облокотившись на рояль, но перед этим он извлёк из кармана клетчатый листок со словами и положил его позади себя. Передача началась – диктор поздравил всех железнодорожников с праздником, пожелал им всяческих благ и объявил, что сейчас для них будет исполнена композиция музыкантами железнодорожного клуба, после чего на нас наехала огромная, величиной с дорожный чемодан, телевизионная камера, над объективом которой загорелась красная лампочка. Вся моя семья в этот вечер собралась дома у телевизора и наблюдала за нашим выступлением.

В телестудии звучала музыка, нас видела и слышала вся республика, я, сидя под жаркими прожекторами, перебирал клавиши слегка расстроенного рояля, певец с душой выводил интонации, всё шло хорошо, пока не начался второй куплет, когда он всё же забыл слова и запнулся… Резко обернувшись назад всем корпусом, он глянул в припасённую шпаргалку с текстом, выхватил взглядом пару нужных слов, повернулся вновь лицом к камере и продолжил петь… А эфир-то был прямой!

Тем не менее выступление состоялось, ведущий поблагодарил нас за участие, и мы отправились восвояси. Полный возвышенных переживаний, я пришёл домой, мои домашние были очень довольны просмотром телепередачи, но всё же тревожно спросили, почему певец так бросился на меня в середине песни…

После того памятного выступления прошли десятилетия… не прошли, а мелькнули – пропали, сохранив в памяти лишь отдельные неясные черты из далёких времён, техника не смогла сберечь дорогие сердцу образы. Это сегодняшнее телевидение творит чудеса, наполняя пространство высококачественным сигналом и сохраняя каждый миг современности на века, не в пример оборудованию прошлого столетия, таких возможностей не имевшему и донёсшему до нас лишь крохи того, что было этого достойно. Ах, как много я отдал бы сейчас за то, чтобы взглянуть хоть одним глазком на длинноволосого восемнадцатилетнего мальчишку, игравшего когда-то давно на расстроенном рояле в телевизионной студии далёкого южного города музыку к песне, которую сейчас кроме него никто уже, пожалуй, не вспомнит…