– Володя, на ловца и зверь бежит. Вы – именно тот, кто мне нужен… – в общем, я выложила ему все, как на духу. Мы проговорили с ним три часа подряд с небольшими перерывами: четыре раза к нам влетала медсестра по поводу беспокойных пациентов и два раза я ставила чайник; кофе, к сожалению, закончился. К концу разговора мой новый начальник уже перестал улыбаться, посерьезнел, морщинки вокруг глаз стали заметнее – теперь я бы ни за что не узнала в нем галантного кавалера с розой.

– Как я понял, Лида, вы вознамерились сыграть роль частного детектива, а меня соблазняете принять участие в этой авантюре?

– Правильно поняли. Конечно, я не могу настаивать, чтобы вы помогли мне в моих поисках, но я рассчитываю по крайней мере на то, что вы расскажете мне об Александре, – и я улыбнулась ему своей улыбкой номер пять – самой обворожительной. Я пускаю ее в ход очень редко, только когда мне что-то очень нужно – или когда мужчина мне очень нравится. Эта хорошо отрепетированная улыбка чуточку приоткрывает зубы, в глазах появляется сексуально-искусительный блеск, и, главное, на правой щеке образуется нечто вроде ямочки. Это чистая иллюзия; ямочек у меня отродясь не было, все дело в технике – внутренняя поверхность щеки втягивается и слегка прикусывается. Сколько тренировок перед зеркалом потребовалось, чтобы вот так, совершенно свободно и естественно, нужное выражение, одновременно лукавое и соблазнительное, появилось у меня на лице – это вам не стихи наизусть учить! Уж и не помню, когда я ее в последний раз пускала в ход… Еще в институте, по-моему. Витя вынужден был довольствоваться улыбкой номер три – я считала, что для наших отношений, где он давал, а я брала, это более чем достаточно. Эрику же досталась улыбка номер четыре – быть с ним более очаровательной не имело смысла и к тому же несло в себе определенную опасность. Улыбка номер один – оскал, обнажающий все зубы – предназначалась Грише, когда он в очередной раз забывал, кто из нас главный. Когда он убедился, что за этой зловещей ухмылкой может последовать и укус, и даже трепка, он неохотно, но все-таки выполнял то, что я от него требовала.

Но сейчас шла речь именно о победительной улыбке номер пять, редкой и дорогой, как Шанель N 5; как я и ожидала, Володя замолк на полуслове, стушевался, покраснел и отвел глаза. Куда делся решительный, уверенный в себе собеседник, прижавший меня к стенке своими чересчур прямыми вопросами? Он ведь умудрился выбить у меня из рук мое любимое оружие: это я обычно задаю вопросы прямо в лоб и не даю своей жертве увильнуть от ответа. Но теперь я была отомщена: когда к Володе вернулся дар речи, он пробормотал что-то вроде:

– Конечно… Я с удовольствием вам помогу… Из уважения к памяти Али…

Когда он окончательно перешел на шепот и запутался в предложении, я сжалилась над ним и перевела разговор на другое. То есть не совсем на другое, а на более конкретные вещи: я спрашивала его, когда он пришел в интернатуру, сколько времени общался с Алей, видел ли он ее незадолго до смерти? Но Володя показал мне, что и он не лыком шит: ему потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти в себя.

– Это долгий разговор, я много могу рассказать об Але. Давай отложим его на другое время. Уже поздно, ты наверняка устала (он как бы не заметил, что обратился ко мне на "ты", а я тоже глазом не моргнула). Пойдем-ка сейчас домой, а наговориться еще успеем. Слишком печальные воспоминания… А теперь давай переключимся и побеседуем лучше о бабочках и птичках.

Он проводил меня до дома; с утра чуть покапало, но к вечеру погода устоялась, и мы прошли пешком несколько остановок по маршруту моего троллейбуса – я согласна была идти и до самого Сокола, но дома меня поджидал невыгулянный Гришка. По дороге мы вели легкую светскую беседу; как всегда, когда сталкиваются друг с другом жители Первопрестольной и северной столицы, речь зашла о том, чей город лучше. Володя знал и любил Питер, но полагал, что есть вещи несравнимые, и у Москвы свой шарм, который не стоит сравнивать с холодным очарованием моего родного гнезда. Мне пришлось с ним согласиться: Москва так похорошела и расцвела за последнее время, чего не скажешь о Питере, а при мысли об отдаленном районе, в который переселили моих родителей, у меня до сих пор мурашки пробегают по коже – такие безликие и невыразительные дома есть, наверное, во всех городах бывшего Союза. Так что мы друг с другом почти во всем согласились, и обошлось без яростных споров, которые нередко возникали у меня с моими московскими родичами. Впрочем, за мирным течением разговора угадывался подтекст: Володя старался "прощупать почву" и в ненавязчивой форме пригласил меня пойти с ним посмотреть возрожденный Храм Христа-спасителя – так, чтобы в случае, если я откажусь, мой отказ не прозвучал бы обидно для него. Но я согласилась – опять-таки ему в тон, неопределенно, "когда выберем время". После этого он осмелел и, когда на пути у нас встретилась лужа, взял меня под руку – и не отпускал до самой двери моей квартиры.