С запада вдоль дороги тянулись обрывы западного плоскогорья, также расчлененного на горные гряды с зубчатыми гребнями, сложенные из каменноугольной свиты. В ущельях кое-где находились угольные копи, и на ночлегах в гостиницах не было недостатка в топливе из описанных угольно-глиняных шариков. Благодаря моему китайскому костюму уличная толпа не обращала на меня большого внимания, принимая меня за миссионера, к виду которого китайцы привыкли. Изредка только приходилось слышать произнесенный громко или вполголоса эпитет «янгуйцзы», т. е. «заморский черт», как называют европейцев, даже не желая их обругать, а по привычке, вместо «янжен», т. е. «заморский человек, иностранец». На постоялых дворах любопытные иногда заходили в отведенную мне комнату, наблюдали, как я пью чай, как и чем пишу, но вели себя не назойливо; их особенно удивляло, зачем я собираю камни. О геологии они, конечно, не имели понятия, а при незнании языка объяснить значение ее было невозможно. Поэтому я говорил, что в нашей стране таких сортов камня нет и я собираю их, чтобы посеять дома. Это было им понятно и даже льстило их патриотизму.

Если любопытных набиралось слишком много, Цоктоев их выпроваживал. При наличии в комнате окна, конечно заклеенного бумагой, в последней скоро оказывалось много дырочек, незаметно проделываемых языком, и через каждую смотрел чей-нибудь глаз.

На этом пути я видел часть процесса изготовления оберточной бумаги из рисовой соломы, копны которой покрывали целые поля. Очевидно, в этой долине имеется достаточно воды в виде речек, стекающих с западных гор, чтобы затоплять весной поля, на которых сеют рис. Солому разваривают в котлах и полученную из нее густую кашу разливают в маленькие квадратные формы, где она высыхает. Для окончательной просушки готовые листы прижимают на открытом воздухе к валам, сбитым из лёсса, с круто наклоненными боками, вышиной 2–2,5 м, хорошо выглаженным; на них видны были высыхавшие листы один возле другого. Эта бумага – буро-желтого цвета и низкого качества – довольно ломкая. Возле одного селения, занятого выделкой бумаги, таких валов было очень много.

В ущельях речек, глубоко врезанных в западные горы, в целом ряде мест находятся угольные копи, и мы постоянно встречали караваны ослов и мулов, нагруженных углем разного качества, в крупных и мелких кусках, и полученного из него хорошего кокса.

На четвертый день мы свернули с большой дороги, идущей по этой долине дальше на юг, в широкую боковую долину, направленную на запад. Теперь хорошо видна была сильная расчлененность западных гор, которые оканчивались высоким обрывом. Можно было различить, как толстые пласты, вероятно известняков, слагающие вершины гор, к восточному склону круто загибаются и уходят вглубь. Наша дорога углубилась в западное продолжение этих гор, и мы преодолели перед ночлегом довольно высокий перевал, а на следующий день – еще один и спустились в долину речки, впадающей в Желтую реку. По этой долине мы шли четыре дня. На этом пути я видел шахту, из которой добывали уголь. Она имела около 40 м глубины, 2 м в диаметре и была без креплений. Над ее устьем стоял большой барабан, рукоятку которого вертели 12 человек.

На барабан был намотан канат, к концам которого привязано по плоской корзине; при вращении барабана одна корзина опускалась, другая поднималась. В этих корзинах поднимали добытый в шахте уголь, а также спускали и поднимали горнорабочих. Я хотел посмотреть подземные работы, но рабочие отказались спустить меня. Как я узнал позже, китайские горняки очень суеверны и боятся, что посещение постороннего человека, в особенности женщины или «заморского черта», вызовет какое-нибудь несчастье. А так как подземные работы ведутся у них почти без крепления, то обвалы случаются нередко, и посетитель, не знакомый с подземными ходами, действительно может вызвать обвал по неосторожности.