Изменение политики, которая стала реализовываться после апрельского пленума, а также принятые на нем персональные изменения были отвергнуты некоторыми политиками-реформаторами, их не приняло и большинство населения. Однако публично мало кто решался на проявление протеста; лишь мелкие группы, снова главным образом студенты, попытались организовать забастовку в поддержку А. Дубчека. Она прошла лишь на некоторых факультетах и не могла уже ни на что повлиять. Среди студентов ширились чувства беспомощности и упадочнические настроения, замечалось доминирование прагматизма и уход от любой идеологии.

Вскоре закрылись девять еженедельных и ежемесячных журналов, которые выходили в общей сложности тиражом примерно полмиллиона экземпляров. Творческие союзы по этому поводу совместно заявили следующее: «Нападки на свободу слова – это нападки на всю культуру… По своему опыту мы знаем, что культура – это кровь народа, а тело с перерезанными сосудами умирает. Под угрозой не только культура. Удушением свободы слова ставятся под угрозу все человеческие права и все гражданские свободы. Нас можно заставить замолчать, но никогда нельзя принудить произнести то, чего мы не думаем…»[181].

Что касается большинства граждан, то они решения апрельского пленума правильно восприняли как конец реформаторским устремлениям. Это вызвало массовые ощущения безысходности, депрессии и смирения, ослабило решимость оппозиционных кругов публично выражать свою точку зрения. Резко снизилось количество протестных листовок и резолюций на предприятиях и в вузах. Оппозиционное движение обрекалось на нелегальное положение, и к этому надо было привыкать после дыхания свободы в период Пражской весны.

Формирование подобного движения в нелегальном статусе осложнялось тем, что правительству удалось стабилизировать экономическое положение. В итоге «режим нормализации» заключил с большинством населения негласный «общественный договор»: некоторые его слои использовали растущее число материальных благ в обмен на аполитичность. Одним из проявлений этого стала теневая экономика и так наз. халупарская субкультура: общественная активность переносилась на дачи (по-чешски – «халупы») – аналоги кухонь для диссидентов в СССР.

По существу благоприятное экономическое положение не давало импульса к массовым выступлениям, в отличие от экономической нестабильности в Польше. В Чехословакии оппозиция формировалась и действовала поэтому в значительно более сложных и тяжелых условиях. Ни одна социальная группа или класс не стали ее массовой опорой, даже будучи естественным союзником. Ее ядро и главную силу призваны были составлять интеллектуалы, которых более всего затронула политика «нормализации». В Чехословакии не возникло массового оппозиционного рабочего движения, причин для выступлений не имели крестьяне, экономическая стабилизация не привела к выступлениям технократов и менеджеров, да и церковь (особенно в Чехии) не стала ни политической, ни моральной опорой оппозиции[182]. Правда, этого нельзя утверждать относительно католической церкви в Словакии, которая нелегко шла на компромиссы и которая в это время лишь начинала набирать протестный потенциал.

Оппозиционное движение оказалось ограниченным отдельными группами граждан, политически активных еще в период Пражской весны. Тем не менее и они составляли для формировавшегося нового центра власти серьезное препятствие в реализации политики «режима нормализации». Поэтому власти прилагали немало сил для их ликвидации.