На мясокомбинате работа художник из воинской части. Он рисовал этикетки для консервов, для бутылок. Образцы этих этикеток рассматривали на совете, чтобы вот так было написано, то-то нарисовано, чтобы все выдержанно было, и утверждали. Художник, молодой парень, у нас жил и заодно картину нам одну нарисовал: осенний лес, две фигуры идут по лесу. Известная репродукция, но я не знаю, кто нарисовал такой пейзаж. С правой стороны картины озеро, и по нему лебедь плывет. Слева красивый цветок. Красивая картина была. Расписал он на потолке плафон под лампочку, розетку нарисовал красочную, получилась, как будто она вылеплена из алебастра.

Отец начал руководить днем и ночью. Приходят вагоны, а если раньше простаивают вагоны, то штрафуют или вообще могут посадить в тюрьму, а их надо быстро разгрузить, он и мотался там. Грузчиков нет, надо мобилизовать всех сотрудников на разгрузку вагонов, у нас все на общественных началах. Комбинат расширялся, нужны материалы. В тайге выделили часть леса, у комбината лесосека. Лес пилили, сплавляли по Оби и обрабатывали. Отцу приходилось часто туда ездить, на эту лесосеку, и оттуда он привозил отличную стерлядь.

А нам надо было в школу идти, меня записали в четвертый класс, а и так из сельской школы, да еще, считай, первое полугодие пропустил. Пошел я в четвертый класс, учителя говорят:

– Что-то мы не поймем, вроде бы для четвертого класса он не дотягивает, а третьего у него вроде больше знаний, чем у наших учеников.

Потом начались диктанты серьезные, все по городской программе. Она отличалась от сельской, и поэтому посыпались у меня двойки, и грамотность закладывалась с детства. Я мог, например, в таком предложении «карета подъезжала к подъезду» налепить всякого: и без твердого знака «подезжала» написать. Учителя говорят:

– Да, он, наверное, не перейдет в следующий класс, наверное, может его пересадить в третий? А то он как-то вроде не тянет.

Мама пришла в школу, они с ней поговорили и решили: «Да ладно, пусть он учится в четвертом классе, тут осталось всего ничего». Четвероклассники по программе ушли вперед, а я полгода не учился. С математикой не было проблем, а с литературой и русским языком были, конечно, загвоздки.

Я так кое-как «доковылял» до конца года, и на следующий год опять пошел в четвертый класс. Поэтому я по сравнению с другими сверстниками на год вроде как должен оканчивать школу позже. Я уже рассказывал, какой у меня стресс произошел после гибели любимого человека моей учительницы, я ее очень жалел, и старался хорошо учиться.

Так и здесь, я уже начал работать над собой серьезно, а мама за этим присматривала. И когда уже пришел на следующий год в четвертый класс, начал программу с нуля. От этих хвостов избавился. Стали у меня четверки, пятерки. Почему-то меня классным организатором учительница назначила.

Мне надо учиться, как следует, не отвлекаться, а она мне еще повесила общественную заботу. Классный организатор – это вроде старост в классе – дали мне дисциплинарный журнал, в этом журнале я должен всех записывать, кто плохо себя ведет, на уроках разговаривает. Такие были порядки.

Школа меня поразила этими своими порядками. Классная руководительница всегда говорила:

– Вы должны войти в школу или, если на улице директора увидите или преподавателя, вы должны снять шапку, поклониться, сказать: «Здравствуйте, Павел Иванович» или как-то, вежливо, и потом только одеть шапку. В школе шапку сразу снимать надо, старшим не грубить». Так нас учили хорошим манерам.

Дали мне дисциплинарный журнал и записывай. Как же я должен записывать? Я кого-нибудь запишу, выйду из школы, а у нас такая публика училась, что они с уличной шпаной тесно связаны были. Попробуй я кого-нибудь запиши, мне так накостыляют, да и пытались накостылять, что мало не покажется.