Шаховская была дружна с Набоковым в трудные для него 1930-е и запомнила его как «прелестного и живого человека, с которым никогда не было скучно и всегда свободно и весело». Потеряв контакт после переезда Набокова за океан, Зинаида Алексеевна с особой горечью отмечает происшедшую в нём перемену, «некое омертвление лица», когда в 1959-м вновь встречает Владимира Владимировича – уже обласканного славой и богатством автора. Тогда, на парижской презентации своей нашумевшей «Лолиты», он делает вид, что не узнаёт свою давнюю подругу и корреспондентку (она сохранила 64 его письма), и их отношения прекращаются навсегда.
Поводом вполне могли послужить суждения Шаховской в статье с кровоточащим названием «Набоков, или рана изгнания» (1959). Отдавая должное мастерству гения, сумевшего выработать свой непревзойдённый стиль сразу на двух языках, перо критика препарирует беспочвенность творчества «художника, вырванного из своей природной среды» и создавшего «беспощадный мир», «ледяную пустыню», «трагедию кошмарной свободы».
«Для тех, кто любит интеллектуальное спокойствие, лучше выпить отраву, чем читать Набокова» (Зинаида Шаховская, «Набоков, или рана изгнания»).
И всё же восхищение чарующим талантом Набокова, вспыхнувшее в юности и со временем угасшее, прорывается у Шаховской и после его смерти:
«Что-то новое, блистательное и страшное вошло с ним в русскую литературу и в ней останется. Он будет – всё же, вероятнее всего, – как Пруст, писателем для писателей, а не как Пушкин – символом и дыханьем целого народа. На нём заканчивается русский Серебряный век».
«Эмиграции осуждены на умирание»
11 июня 2001 года завершился и неполный (почти 95 прожитых лет!), но столь наполненный событиями и свершениями век самой Зинаиды Шаховской, упокоившейся на русском погосте в Сент-Женевьев-де-Буа. Она пережила многих знаменитых современников и, сохранив для нас (а для кого же ещё?) их живые, разноцветные, местами мозаичные «отражения», и сама вновь вернулась на родину – теперь уже в своих книгах.
В каком-то смысле сбылись строки Шаховской из поздней работы «Одна или две русские литературы?» (1989):
«Эмиграции осуждены на умирание, и только посмертно то, чем они жили, то, для чего они жили, возвращается к истокам, не задержавшись навсегда в странах, где они были гостями…»
Времена как реки в жизни Михаила Осоргина
19 октября 1878 года родился известный писатель, эсер-максималист, первый председатель Союза журналистов России и один из главных масонов русской эмиграции.
«Сын реки и леса»
«Река должна быть в каждой биографии; без неё серо детство и неблагословенна молодость; старость без неё наступает раньше, и ещё раньше мысль делается сухой и несвободной. В преддверии любой веры должен быть свой Иордан».
Эти слова, написанные Михаилом Осоргиным на склоне лет в книге воспоминаний, во многом стали отражением его собственной биографии. Будущий писатель родился в 1878 году в Перми – городе, чей холмистый ландшафт живописно пронизывают и скрепляют более трёхсот малых рек и ручьёв. Все вместе они составляют единое природное целое с царицей местных рек – многоводной Камой, которая и стала «своим Иорданом» в жизни Осоргина.
«Весь с головы до ног, с мозгом и сердцем, с бумагой и чернилами, с логикой и примитивным всебожьем, со страстной вечной жаждой воды и смолы и отрицанием машины, – я был и остался сыном матери – реки, и отца – леса, и отречься от них уже никогда не могу и не хочу» (Михаил Осоргин, «Времена»).
Столь откровенный пантеизм, нерасторжимый союз с природой и её богатствами, чувство воли и простора как естественного образа бытия всего живущего стали доминантой мироощущения Осоргина и неизменно питали его прозу – изящно текучую, акварельно-прозрачную, рельефно-пластичную.