Нет, ты не вспомнишь, не протянешь руку,
Не назовёшь по имени во сне…
С каким трудом я перенес разлуку,
Чего же ждать ещё осталось мне?
Нет, нет, не бойся – я не потревожу
Души твоей признанием своим…
Лишь эти дни так явственно похожи
На те, в которые когда-то был любим…
Вот тот диван, где вместе мы сидели,
Где ты ко мне склонялась столько раз,
И свечи пламенем мерцающим горели,
И мы с тобою танцевали первый вальс…
Ну а в саду вновь вишни расцветают.
Но сад уныние, печаль в себе таит —
Здесь всё тебя, тебя напоминает,
И о тебе лишь всё мне говорит.
Печалью сам себя невольно раня,
Я по тебе тоскую в тишине,
С каким отчаяньем тебя зову: «Родная…»,
Но ты не вспомнишь, не придёшь ко мне…
«Зачем опять терплю я эту муку…»
Зачем опять терплю я эту муку,
Зачем же вновь пришёл я в этот дом?
С каким трудом я перенёс разлуку,
И встречу вынести с каким ещё трудом?
Зачем опять в глаза твои гляжу я,
И почему рука моя дрожит?
«Прошло, прошло всё…» – сам себе твержу я,
«Нет, не прошло…» – мне сердце говорит.
Я лепестки ромашки обрываю,
«Не любит, нет!» – твердит ромашка мне.
«Уйди, уйди!» – себя я заклинаю,
«Останься…» – сердце молит в тишине…
О сердце глупое, ну что ты понимаешь?
Ведь ты надеждой лишь одной живёшь.
Зачем напрасно сна меня лишаешь,
Покоя днём и ночью не даёшь?..
Ведь я же помню беленький конвертик
И в нём листок, всего один листок,
Листок письма… И не забыть до смерти
Мне в том письме последних пару строк.
И как тогда от них затрепетал я,
Как задрожал, платок свой теребя!
И ведь не зря же в Майори сбежал я,
Чтоб успокоиться и в руки взять себя.
Ну что за мысль! И как, слога чеканя,
Стоят слова, довольные собой, —
Две строчки: «Жду. Твой неизменно Ваня».
Ах, нет, точнее: «неизменно твой…»
Ну что ж, конечно, это несомненно,
Раз твой пока, так значит, неизменно,
А как изменит он тебе с другой,
Так значит, неизменный, но не твой.
Издёвка? Да, с улыбочкой косой…
«Ну что стонать? Взгляни – идёт калека…»
Ну что стонать? Взгляни – идёт калека,
Как крепко сжал в руке он свой костыль!
Ему ходить так до скончанья века,
Ногой и палкой разгребая пыль.
Но он не стонет, не кричит с порывом,
Что вот, мол, как обижен он судьбой!
Так почему же ты с таким надрывом,
С таким отчаяньем качаешь головой?
И почему же сердце так страдает
И так болит оно в ночной тиши?
Поверь, мой друг, никто не замечает
Костыль твоей поломанной души.
Взгляни сюда – вот в клетке обезьяна,
С какой тоской на мир она глядит…
Её душа, быть может, та же рана,
Что о свободе плачет и скорбит.
Но не согнуть ей жёстких прутьев стали,
Ей здесь уснуть навеки, не дыша…
Так почему ж глаза твои устали,
Ведь ты свободен, в клетке лишь душа.
Ну, полно, друг. Смотри – играет море,
Закат в полнеба дивной красоты,
Всё преходяще – и печаль, и горе,
Не вечен мир, и в нём не вечен ты…
«Заткнись, стенающая Лира!…»
Заткнись, стенающая Лира!
Кончай мне в душу проливать
Свою слезу! Нашла кумира!
Мне на тебя давно плевать.
Плевать на всё. Какое дело
Мне до того, что навсегда
Она, пусть робко и несмело,
Но скажет всё ж другому: «Да…»
Другому сжать позволит плечи
И разрешит себя обнять
В такой же белый рижский вечер…
Мне наплевать, на всё плевать!
Ты слышишь, нет? Так брось же пытки,
Умерь безжалостный свой пыл!
Уже давно за все ошибки
Я болью сердца заплатил.
За что ж ты рвёшь меня на части,
Оставь же мне хоть что-нибудь!
Ужели нет мне в жизни счастья,
Ужель страданий вечен путь?
Ах, чёрт с тобой. Опять не спится.
Опять тоска мешает спать.
Эх, как хотелось бы напиться,
Ну а напившись – поблевать.
Молчанье ночь хранит упорно,
Молчанье чёрной пустоты.
Тоска стоит с ножом у горла,
Тоска, тоска – до тошноты…
«Мне почему-то нудный серый дождь…»