Подбежал один из телохранителей, потом второй; подхватили Варда под руки, потащили прочь. Дневной свет ударил по глазам. Вард почувствовал, что на нем больше нет парика, и туника висит на одном плече. Его уложили на сиденье летателя; двое телохранителей сели напротив и приложили руки к его лбу и груди, одновременно дотронувшись до своих значков-усилителей. С тихим шорохом закрылась дверь.

Вард осознал, что прижимает к себе футляр из пролома. Телохранители сидели с закрытыми глазами, сосредоточившись на Потоке, и Вард осторожно приоткрыл футляр – нет, не футляр, а нечто вроде шкатулки – Вард видел такие на поясах древних зинтакских стариков. Только эта была изготовлена не из дерева, а из зинита. Вард откинул крышку. Внутри лежало украшение на зинитной же цепочке. Вард вытянул его из шкатулки, и оно закачалось перед ним: гладко отполированная пирамидка из фиолетового, с проблесками, камня, заключенная в зинитный… Вард бросил кулон обратно в шкатулку и захлопнул крышку. Небывалая форма, обхватывающая фиолетовую пирамидку, пульсировала перед глазами. У нее не было ни начала, ни конца, ни углов, ни граней; она длилась и длилась бесконечно, и невозможно было понять, где начинается одна ее сторона и кончается другая. У нее вообще не было сторон. Вард подавился тошнотой. Он перегнулся через край сиденья, и его вывернуло прямо на пол.

С первого этажа Дома Культуры и Отдыха доносилась прилипчивая танцевальная песенка. Вошла Неверика, отворив дверь носком атласной туфельки, и музыка на несколько секунд стала громче, пока Неверика не захлопнула дверь снова. С подносом в руках она направилась в кушетке. На фигуре Неверики – невысокой, гармонично сложенной – заиграл мягкий свет исхода дня.

Вард сел, заулыбался, чтобы Неверика не волновалась.

– Попей чаю, – Неверика поставила поднос на столик, опустилась в кресло, изящным движением расправив подол своего ярко-лимонного платья. На подносе – маленький пузатый зинтакский чайник и две крохотные чашки, вазочки с орешками и традиционными зинтакскими сладостями.

Глядя, как Неверика сосредоточенно разливает чай, чуть нахмурив густые, красивой формы брови, выкрашенные в иссиня-черный в цвет парика, Вард сказал:

– Ты бы произвела впечатление на нашу мать.

Неверика взблеснула глазами.

– Одна из девочек научила меня, как правильно. Гляди, – Неверика поднялась, колыхнув подолом, взяла с подноса одну из чашек и подала ее Варду с почтительным и в то же время грациозным поклоном. Всё, что бы она ни делала, было грациозно.

– Келичтэ́, адаласы мчэр, – произнесла она со смешным добровольским акцентом.

– Сестры не называют братьев «адаласы», – рассмеялся Вард. – «Адаласы» ведь значит «отец».

Улыбка вдруг сошла с его лица. Неверика заметила это прежде, чем Вард успел вернуть своему лицу умиротворенное выражение. Вздохнув, она сняла высокий тяжелый парик, отложила его в соседнее кресло и присела с чашкой чая в ногах Варда.

– Что, Вэри?

Вард отодвинул ноги, освобождая место для Неверики.

– Там была девушка… Там, на заводе… Девушка-зинтачка. Она поприветствовала меня по-зинтакски. Сказала: «Примите мою покорность, отец правитель». И… ну, знаешь, коснулась моих ног. На глазах у Глинковского и всех добровольцев, – Вард посмотрел в чай. На темной поверхности плескалось отражение треугольных ламп из разноцветного стекла.

– Ты же не виноват, – быстро сказала Неверика. – Ты не заставлял ее кланяться и называть тебя мчэром, правильно? Никто не станет придавать этому значения. К тому же, из советников с тобой был только Кечетлек, а он уже, – Неверика сделала маленький глоток из чашки, – никому не сможет донести, – закончила она безупречным светским тоном, как будто говорила о новых веяниях в моде.