Неверика встала, одарив его ослепительной улыбкой.

– С такими всемогущими покровителями в высших кругах – мне ничто не грозит, – она склонилась над Вардом, взяла в ладони его лицо. – Скажи-ка, представитель ДОСЛ, образец для подражания всех зинтакских добровольцев, – когда ты прекратишь отказываться от моих работниц и работников? Я говорю совершенно серьезно, Вэри. Воздержание опасно для здоровья, как физического, так и душевного. И сколько мне еще врать в отчетах для столицы?

Вард еще не успел придумать оправдание, как Неверика уже его отпустила.

– Что же мне с тобой делать?.. – покачала она головой. – Отдыхай, Вэри. Попей чаю… Скоро пришлю тебе ужин. Полагаю, сегодня ты с полным правом можешь поесть в нездоровом одиночестве, – она чмокнула его в лоб, стерла большим пальцем след от помады и вышла, качнув подолом своего платья-трапеции. В комнате остался пряный запах ее духов.

Вард откинулся на мягкое изголовье кушетки. Прошло время, прежде чем он осознал, что все еще изображает улыбку, которую натянул на себя ради Неверики. Вард с силой провел ладонями по лицу. Неверика о нем беспокоится. Он не хотел, чтобы она беспокоилась. Не стоило рассказывать о приступе, что случился с ним сегодня во время взрыва – воспоминаниях о том, другом взрыве, изменившем всё. Неверика – единственный человек, с которым Вард мог говорить откровенно… и все же нет, с ней тем более нельзя говорить откровенно. Ради нее самой, ради ее собственного душевного покоя. Пусть Неверика думает, что с ним все в порядке.

Вард вспомнил, как впервые увидел Неверику на сцене столичного Дворца Доброй Воли. Это была опера, закрытое представление для направителей из высшего эшелона власти и избранных лишенцев. Вард никогда раньше не слышал оперы. Он сидел в полумраке ложи рядом с Вершиной – тот держал руку на бархатном бортике совсем рядом с рукой Варда. Подаваясь к нему, Вершина шепотом объяснял, почему песни со словами – удел малообразованных масс, а здесь, в опере, знатоки наслаждаются красотой самого голоса; указывал на кого-то в зале и называл имена – знаменитостей и вершителей судеб. С лица Варда не сходила почтительная полуулыбка. Он сидел прямо, не опираясь на спинку кресла, жесткий воротничок формы телохранителя резал подбородок, Вард сдерживал дыхание, но все равно ему казалось, что он дышит слишком громко. Вард не осмеливался обернуться к Вершине. Он был уверен, стоит ему посмотреть на Вершину – и взгляд выдаст его с головой; поэтому он не отрываясь, широко раскрытыми глазами смотрел на сцену, где в столбе искусственного света блистала Неверика Яхонтова, дочь председателя Добровольного Объединения Писателей и любимица правителей ДОСЛ. Вершина сказал: «Она твоя сестра». Ее голос взмывал и переливался под расписным потолком Дворца Доброй Воли, как будто повторял помпезную лепнину и прихотливые узоры отделки, и всё это: гроздья причудливых плодов и цветов на колоннах, аллегорические фигуры на потолке, лампы из цветного стекла, пестрота нарядов публики и драгоценности в их париках, ароматы духов и дыхание Вершины на щеке Варда – звучало голосом Неверики.

После представления Вершина повел Варда за кулисы.

– Вардос, мой телохранитель, – Вершина подтолкнул Варда к Неверике. – Он тоже сын твоей очаровательной матери.

– Счастлива познакомиться, – сказала Неверика неожиданно глубоким грудным голосом, совсем отличным от того неземного, что вился под потолком концертного зала. Неверика улыбнулась Варду безупречной приветливой улыбкой, и вся она была безупречна – от высокого иссиня-черного парика, сверкающего лаком, до глянцево-синих, маленьких, как у куклы, туфель. А Вард из последних сил делал вид, что с ним