Витька лежит с закрытыми глазами, на его лице написана торжественность, словно он оставлял всех с какой-то радостью и ни за что не желал возвращаться сюда. Я смотрю на него, а меня прошибает поток рыданий, но вместо этого я только кладу два засохших кленовых листа в его гроб. Это вместо цветов, которых у меня нет, и он понял бы меня.

Возле гроба стоит полная женщина в тёмной кофте и юбке с двумя юношами, которым едва исполнилось по четырнадцать лет. Нет, они тоже не скорбят, так кажется мне, и я прекрасно осознаю, что обмануться не могу. Это – его мачеха и два сводных брата. Светлана Савельевна подходит к ним, что-то говорит, наверное, выражает сухие, давно выученные слова соболезнования, женщина кивает, как положено по этикету. Я не хочу вслушиваться в их разговор, хотя нахожусь практически рядом с ними. Я внимательно смотрю на торжественное лицо Витьки. Конечно же, он знает, что я здесь и наверняка видит меня из своего запредельного пространства. Я уверена в этом. Более чем. Потусторонний мир никогда не был загадкой для меня, но вряд ли я когда-нибудь доверю живым свою тайну. Да, мне хочется расплакаться, но только не при этих людях, глаза мои по-прежнему остаются сухими. Я не постеснялась бы сделать это при Антоне, но не при них.

Я заглушаю желающий вырваться наружу крик души, ибо боюсь, что его услышит кто-то кроме Витьки:

– Помоги мне!

За окном темно, вечер. Видится Млечный Путь. Значит, завтра будет хороший морозец, я давно подметила это совпадение. Мне бы очень хотелось, чтобы наконец ударили холода, ведь уже скоро Новый год. Правда жаль, что я встречу его не, как всегда, наедине с собой в своей общежитской комнатушке, а здесь. Я люблю отмечать это праздник в полном одиночестве. Быть может, это просто привычка. Не знаю. На стекле успели образоваться сосульки, и это немного радует.

Как бы я отметила Новый год? Достала бы из старой коробки, что лежит под моей кроватью в общежитии, искусственную ёлку (её подарили мне на моей прежней работе перед тем, как я попала в психиатрическую лечебницу), украсила бы её самодельными игрушками из бумаги и фольги. Получилось бы неплохо, правда скупо. Господи, как же везёт тем избалованным детям, которые всю жизнь живут с любящими их папочкой и мамочкой, исполняющими каждое их желание! Они наверняка все вместе украсят новогоднюю ёлку стеклянными шарами с магазинных прилавков, разноцветной сверкающей мишурой, затем их папочки и мамочки принесут из магазинов кучу подарков и сладостей и будут утверждать, что всё это послал им добрый дедушка Мороз. А их новогодний стол будет ломиться от всякой всячины, которая по карману только им одним. Я сглатываю слюну, представляю всё это, словно наяву. Да, права была моя первая учительница, которая с полной уверенностью утверждала, что у меня слишком живое воображение, и мне следует как-то с этим бороться. Я бы украсила свою маленькую ёлку, купила бы пельмени в гастрономе за двадцать рублей и небольшой тортик. Затем спустилась бы к вахтёру, и вместе бы мы попили чайку, подумали бы о чём-нибудь прекрасном.

Да, в нашем общежитии устраивают новогодние вечера, но в последние годы их почему-то не стало. Все жители разбрелись по своим каморкам, как кроты, и каждый включает музыку, когда захочет. Люди стали менее доброжелательными, менее честными и более завистливыми.

Когда я беру в руки Витькину тетрадь, все мои мысли быстро улетучиваются, я думаю только о стихах, провожу рукой по шершавой поверхности простенькой зелёной обложки. Мне почему-то приходит на ум Витькино лицо там, в гробу, когда я видела его в последний раз. Это было лицо победителя, но разве победители уходят? Нет, он должен был бороться, пришло бы то время, когда бы он победил. Бороться, но с чем и с кем? С равнодушием, с людской машиной, делающий всех под единый стандарт. А я? Была ли я так же тверда, каким бы хотела видеть Витьку? Разве сама я не мечтала уйти из жизни, тем более, обо мне-то уж точно никто бы не вспомнил, потому что у меня действительно никого нет. Никого. Ни одного родного человека на всей Земле. Сколько раз хотела я оборвать всё, что связывает меня с этой сложной жизнью. Вправе ли я требовать этого от Витьки, такого же человека, как я?