Где струи черные воды,
Вскипая, подняли со дна
Такую муть!..
Идет весна!
И уток шум, и стон гусей
Несут над родиною всей
Протяжное:
– Люблю! Люблю…
Да я и сам о том трублю!
Да я и сам готов уже,
Поймав поток на вираже,
Раскинуть мощные крыла,
Чтоб и меня весна несла
Туда, где голубые мхи
Слагают звонкие стихи!
Ах, тундра!
Ни узды, ни шпор…
Но не представлю тот простор,
Где нет препятствия лучу.
Вот потому и не лечу…
А нельма – в силе и соку! —
Да обойдет блесну!
Ку-ку…
Адюльтер
Мохеровый шарф пахнет медом и снегом.
Морозная норка – осокой речной.
Сквозит подворотня и манит ночлегом,
И тянет в проем зачумленный ночной.
Ступени подъезда темны и грубы.
Куда я бреду, неготовый к расплате!
Улыбка стекает по краю губы,
И чем незаметнее, тем виноватей…
Сожжем же мосты!
И пропаще шагнем
В бездонную тьму, залитую свечами,
Где юная львица, вскипая хвостом,
Как выгнутой сталью сверкает очами.
«Разрежу яблоко и спелое зерно…»
Разрежу яблоко и спелое зерно
На блюдце брызнет и запахнет югом…
И вдруг увижу – за окном темно
И холодно как за Полярным кругом.
Прольется ливень в черное стекло,
И голые деревья друг за другом,
Гремя ветвями, выстроятся цугом…
Неужто лето кончилось, прошло?
И то тепло, что запасал с трудом,
Готовясь к ливням и каленой стуже,
Сравниться разве с золотым плодом,
Ножом уже разрезанным к тому же?
«В деревне всё светлее: стекла, лица…»
В деревне всё светлее: стекла, лица…
Теперь у окон невеселый вид.
Вот баба Настя, дедова сестрица,
Вот сам Пахом.
Был очень даровит!
На всё село с закрайками хватало,
И в городе прихватывал порой.
Теперь не тот. Да и невест не стало.
Да и домов…
И черною дырой
Сквозят пустые сени и колодцы.
Крапивы с коноплями – под поветь!
Обжечься можно, можно уколоться,
А можно просто лечь и умереть.
«Повторяется всё, только надо проснуться…»
Повторяется всё, только надо проснуться,
Осознать, что живой и суметь оглянуться,
И припомнить тропу, и обиду, и страсть,
И себя на тропе, перед тем как упасть.
И тогда ты поймёшь, что Вселенная длится!
Повторяется всё – и событья, и лица,
И потоки дождей, и кристаллы росы,
И мгновения, что переходят в часы?
Утро, сумерки, ночь.… Ходит вектор по кругу…
Так в июне гоняют косилку по лугу:
Круг за кругом – круги всё ровней и ровней,
И чем лучше стрижет, тем отавы пышней.
Облака
Литой чугун моста. На этом фоне,
Конечно, лучше ехать в фаэтоне —
Не в «жигулях», тем паче – в «москвиче»,
Где грязь на окнах, словно занавески,
А за дорогой так следят подвески,
Что ты трепещешь, как в параличе.
А потому – пешком. С мечтою бонзы
О фаэтоне, задержусь у бронзы:
Какая тяжесть на литых ногах!
А этот гад? – он враг или опора?
…И купол знаменитого собора
Ликует, отражаясь в облаках,
Кочующих, клубящихся, плывущих,
Несущих тень для бывших, а для сущих
Отвесный дождь. Он в Питере всегда!
И никакой нужды в метеосводке —
Подует с Балтики и, словно в сковородке,
В Неве вскипает черная вода.
Мой город с куполами и Гольфстримом
Однажды назовут четвертым Римом.
Построенный на влаге и песках,
Он гибнет от жары, и воскресает,
Когда над ним волчицей нависает
Седая туча с влагою в сосцах.
…Стоит жара и тяжесть бронзы, право,
Утяжеляет голубей орава,
И, высохший на солнце купорос,
Всем говорит, и мне, конечно, тоже,
Что бронза – прах, но всё равно негоже,
Когда вот так загажен славный росс.
А фаэтон… Я не о фаэтонах,
И не о куполах, не о Горгонах,
Что в чугуне массивном на века
Отлиты и над водами нависли,
А я про облака, что стоят мысли,
Поскольку мысли в чем-то – облака.
«Ветер с севера, тучи – с запада…»
Из рябин в домах бусы нижутся.
Супротив судьбы тучи движутся.
Ветер с севера, тучи – с запада,
Так с ума сойти можно запросто.