Когда б петух так сильно не орал,
Не кавардак бы, не барак-бардак,
Она б попалась, так ее растак…
«…И теснота, и дымный воздух…»
Ю.П.
…И теснота, и дымный воздух,
И суп, настоянный на звездах,
Что из пакета высыпал
Давным-давно, до нашей эры…
Какие все-таки химеры
Когда-то в голове таскал!
Теперь они ушли. Распались.
О чем мы в детстве волновались?
И волновались ли вообще,
Вдыхая горький дух столетья
Ушедшего, где каждый третий
В китайском жестяном плаще
Был так прекрасен и огромен,
Что в суете каменоломен,
Спиной повернутый к штыку,
Отец Панфиленко Юрана
Жевал тайком цветки бурьяна,
Катая тачку по песку.
Пока жевал, Юран стал взрослым…
На сухарях да масле постном,
Без простыней и без ковров,
На самосадовой отраве,
Как лопухи в чумной канаве,
Мы вырастали – будь здоров.
И просто странно (вот как странно!)
Среди дурмана и обмана
Мы, жившие в эпохе той,
В фуфайках и кирзе змеиной,
Подбитой шинною резиной,
Задерганные криком «стой!»,
Сумели как-то отмотаться
И раскрутиться, и остаться.
Зачем?
Чтоб в той же борозде
Брести, вдыхая тот же воздух,
И той же ложкой те же звезды
Помешивать в крутой воде…
«Я на жизнь гляжу – дивен белый свет…»
Я на жизнь гляжу – дивен белый свет.
Я вино не пью, потому что нет.
А найду вино – не найду рубля,
А найду рубля: цены – ох ты, мля!
Вот и кажется, что живу давно.
Строю новый дом, завожу бревно,
Горбыли тешу, забиваю гвоздь.
Жигулевским пивом пропах насквозь!
Весь июнь жара и июль жара.
Погорел чеснок, огурцам пора.
На горохе хруст, на картошке хруст —
Колорадский жук наплевал на дуст.
И цветы жует, и листву берет.
Я так думаю, что и нас сожрет…
На коньке сижу, вывожу трубу.
А сейчас прохладно, поди, в гробу!
Отоспаться бы, полежать два дня.
Пусть поплачут бабки вокруг меня.
Я б лежал тихой, было б видно мне
Как сосед подлец пристает к жене.
Не стыдится гад, смотрит мне в лицо.
Погоди, просплюсь – оторву яйцо.
А еще верней – оторву все два…
На дворе трава, на траве дрова.
Солнцем выжжены. А дожди пойдут —
И сенам хана, и дровам капут…
Как свеча труба, любо ей самой.
Из прямой трубы будет дым прямой!
«…И усы у осы, и клешня у жука…»
…И усы у осы, и клешня у жука…
Неужели есть в мире такая тоска,
Чтоб козявку иглой ювелирно суметь
Проколоть, а потом засушить и смотреть?..
«Горжусь, что живу в этом городе красном…»
Олегу Левитану
Горжусь, что живу в этом городе красном,
Где столько поэтов, поющих о разном,
Шагающих в ногу, бегущих гуськом,
Союзноживущих, но – особняком.
Стоящие рядом, бегущие мимо
С судьбой пилигрима и пластикой мима,
Поющие соло, берущие «си»
От «радуйси, Боже» до «Боже, спаси».
Но мне в этом сонме жующих, бегущих,
Гадающих дни на бобах и на гущах,
Владеющих формами вплоть до рондо,
Конечно, по нраву берущие «до».
Берущие крепко, надежно, надолго,
Не только во славу отчизны и долга,
И не для того, чтоб отправить ко сну…
Так плотник топор загоняет в сосну!
Вот вижу поэта.
Вот плюнул на лапу.
Вот рубит такие хоромины «в лапу»!
Бревно заведет, в небеса поглядит…
И слышно как ветер в стропилах гудит!
«Сторона ль моя, сторона…»
Сторона ль моя, сторона,
От больших дорог в стороне
Не могу понять без вина —
Это явь или снится мне.
Кто-то мне обещал покой,
Кто-то счастье мне обещал…
Жду, пожду да махну рукой,
И припомню, как дед вещал:
«Собираясь в далекий путь,
Позабудь про уют-покой,
И про счастье свое забудь,
Нет его над Тоской-рекой.
Над рекою Тоской тропа…
А уж выпадет ли судьба?..»
Я в слова его не вникал.
Белый хлебушек в мед макал.
Ох, и сладок июньский мед!
И славна белым хлебом Русь!..
А сентябрь-то, он рядом, вот,
Два шага и рукой коснусь.
Истончилась тропа на нет.
Перешла река в перекат…
Мне-то думалось – что рассвет,