Сочтут своим твое крушенье,
И засмеются,
И заплачут…
Играть! – прекрасное решенье.
Кошка
В глазах испуг.
Тоска беременная.
Площадка лестничная – жилище временное…
Дверями хлопал апрель в парадных.
Остатки снега дождем косило.
Она ходила на лапах ватных.
Она живот свой едва носила,
Искала угол – ну, где же, где же…
Такая жалкая – вот обида!
Людей пугалась всё реже, реже
И не по правде, а так – для вида.
Ногою топнут, боится вроде —
К стене прижмется, сама ни с места…
И окотилась. При всем народе.
Приличней не было больше места.
Лежит голодная и холодная,
Котят облизывает с таким отчаяньем…
А рядом с кошкой тропа народная,
Но мы обходим ее с молчанием…
Обходим, словно бы извиняемся, —
Ни молока, ни рваного коврика —
В глаза друг другу смотреть стесняемся,
И поджидаем ирода-дворника.
«Дача…»
Дача.
Розовое счастье!
Двухэтажные палаты!
Всё поделено на части,
На пи-э-ры и квадраты.
Чистота везде, порядок.
Свой уют. Своя планета.
И хозяин между грядок —
Канареечного цвета —
В желтой майке с грязным пузом,
Деловитый весь, толковый!
Как початок кукурузы,
Как сверкающий целковый!
Не вступает в разговоры.
Видит, знает, слышит…
Леший…
И болонка под забором —
Ух, и злая, ух, и брешет!
«Дождь ударил в стекло…»
Дождь ударил в стекло
И промокло село
От соломенных крыш до тесовых порогов.
Прокатилась гроза.
Окна словно глаза,
И дымится парное тепло над дорогой.
Я стою у крыльца
Под ладонью отца,
Вечер пахнет полынью и сладким нектаром,
И далекий закат
Как вечерний набат
На деревья и крыши стекает пожаром.
«Прочесть тревогу тайную в глазах…»
Прочесть тревогу тайную в глазах
Не знаю: страшно ль?
Только знаю – страшно
Быть рядом ежедневно, ежечасно
И говорить на разных языках.
Семидесятые
Задыхалась Москва от жары и транзита…
Стонут кассы. У каждого время – в обрез!
Комсомольская площадь по горло забита
Областями страны. В тюбетейках и без.
Вот седой аксакал, вот матрос из Мурманска…
Тот на север, а этому – срочно! – на юг.
Раскаленный асфальт пахнет нефтью и краской,
И гнилым багажом спекулянтов-хапуг.
Аксакала пойму, понимаю матроса…
Спекулянта не жалко. Прощай-погибай!
Ах, какие у спящей красавицы косы!
Ах, как смотрит на девушку толстый бабай.
На бабае халат, шелком шитые петли.
Он забыл про жару, он забыл про жену…
Я со всеми кружусь в этом огненном пекле,
Я смотрю на страну, понимаю страну.
Понимаю бурлящее это кипенье!
Солнца шар всё сильнее звенит в вышине.
Над столицей повисло такое давленье!
Поезда, словно ветры, идут по стране…
«Белый гриб боровик…»
Белый гриб боровик.
Сколько белого тела!
Лето августом пахнет, поляны в росе.
Сосны смотрят зарю, сосны делают дело,
Неподвижны в своей величавой красе.
Я к сосне прислонюсь, я себя позабуду.
Бор окружит меня беломшаным ковром.
И, пронзенные солнцем, подобные чуду,
Запылают стволы золотистым огнем.
Ни о чем не грущу, ничего не пытаю.
Я стою у сосны, прикасаюсь к костру,
Иглы сосен, как будто мгновенья стекают, —
Это время бредет по седому ковру.
На сто верст – никого!
Только птицы летают.
Затерялся в глуши одинокий мой след.
Солнце режет глаза, сосны жарко пылают,
Я стою на костре, может, тысячу лет…
«Войти с мороза. Сесть к столу…»
Войти с мороза. Сесть к столу.
Впотьмах нащупать папиросу,
И глядя сквозь стекло во мглу,
Склониться к вечному вопросу:
А дальше что?
А что потом?..
Метаться от балкона к двери,
Не знать ответа, но поверить,
Что ты не виноват ни в чем.
Попробовать найти все «за»,
И за бессонными шагами
Почувствовать как ночь кругами
Ложится под твои глаза.
«А у осени рыжая шаль…»
А у осени рыжая шаль
Золотым оторочена мехом…
Отзовется бескрылая даль
Переломанным эхом.
И – зови не зови,
И – проси не проси,
Нет ответа.