– Что сказал? – продолжал допытываться Шрауф.

– Что-то лопотал, да только мы ничего не поняли. – Пожал плечами солдат.

– Язык врага следует знать, – наставительно заметил Шрауф, усмехнувшись. – Видно, придётся мне самому его порасспросить, – и перейдя на русский, жёстко, словно хлыстом стеганул, обратился к человеку в красноармейской шинели: – Ты кто такой?

– Воронов моя фамилия, – неуверенно ответил тот, немного сбитый с толку тем, что этот немецкий офицер говорил по-русски совсем без акцента. – Военнопленный. Неделю назад бежал из лагеря.

– Из какого лагеря?

– Который в Грызавино.

Грызавино? Это на окраине Острова. Шрауф стал припоминать содержание сводок недельной или около того давности. Что-то такое было. Точно. Тридцатого октября оттуда, действительно, бежали два человека. Фамилии в сводках не упоминались.

*Шутце – низшее воинское звание в СС, соответствующее званию рядового в вермахте.

– Куда подевался второй? – спросил гестаповец.

– Вон, за сосной лежит. – Указал взглядом на убитого Воронов.

– Ясно. Тот, который себя гранатой подорвал, откуда взялся?

– Он из островского подполья. Проводник…

Островское подполье? Неужели, шанс? От предчувствия близкой удачи – только руку протянуть, и она твоя! – у Шрауфа даже дрогнуло что-то внутри. А Воронов, между тем, торопливо сыпал словами, словно боялся, что не успеет всего рассказать:

– …Вел нас в партизанский отряд. Саней его зовут… Звали, – поправился он. – Мы в лесу заночевали, а, как рассвело, так встали да пошли. И сразу на ваших наскочили. Я замыкающим шёл. Как стрельба началась, так я развернулся и дёру…

– Ну-ну. Стало быть, не пожелал вместе со своими товарищами героическую смерть принять? – с издёвкой полюбопытствовал Шрауф. – Чего ж так?

– Жить хочу, – дрожащим голосом произнёс пленный.

– Ну, это понятно, – цинично изрёк гестаповец. – Только, ведь, право на жизнь ещё заслужить надо.

– Так, я же сам сдался, – пробормотал Воронов, непонимающе таращась на Шрауфа.

– Не велика заслуга, – процедил сквозь зубы немец. – Мы бы тебя и так взяли… – и выдержав томительную для Воронова паузу, небрежно бросил: – А вот островское подполье – совсем другое дело!

– Расскажу всё, что знаю, – поспешно уверил его пленник.

– Знаю, что расскажешь. Да стоит ли твоя информация жизни?

– Всё, как на духу, расскажу, – продолжал талдычить Воронов.

Его бил озноб, и, кажется, он был близок истерике.

– Только не убивайте! – взмолился беглый лагерник.

– Там видно будет, – буркнул себе под нос Шрауф.

Поплыл, удовлетворённо констатировал он про себя. Выложит всё от и до. Вопрос, много ли он знает? И обернувшись к Мольтке, приказа по-немецки:

– Я срочно отбываю в Остров. Этого забираю с собой. Выделите мне десяток людей для охраны, а сами заканчивайте здесь и возвращайтесь в расположение. Трупы бандитов доставьте в морг.

Опыт нескольких лет работы в гестапо приучил Ольгерда Шрауфа неизменно следовать принципу «Куй железо, пока горячо». Разбуженный в шесть часов утра островский комендант полковник Зассе любезно предоставил ему для проведения допроса отдельный кабинет в комендатуре. Допрос… Хотя, какой там допрос, скорее монолог Воронова, длился больше часа. Его откровения скрупулёзно фиксировала личная стенографистка полковника – довольно миленькая пышная блондинка. Несомненно, она была зла как чёрт, оттого что её вытащили из поспели ни свет ни заря и заставили трудиться, не покладая рук. Однако на протяжение всего этого часа девушка сохраняла на лице лишь деловую сосредоточенность, и порой даже одаривала Шрауфа – непосредственного виновника всего этого раннего безобразия – кокетливой улыбкой.