Гости разговаривали, один из студентов, положив гитару на диван, о чем-то беседовал с Анной, та в ответ смеялась. Кто-то скрипел стулом, придвигаясь к столу, кто-то, негромко звякнув стеклами, закрыл окно, кто-то вышел на улицу, кто-то с хлопком открыл бутылку шампанского, праздник продолжался, а Леоне так и стоял, придерживая рукой дверь своей комнаты.

Я прекрасно помню, что, уже будучи в возрасте Леоне, я носил длинные волосы, не признавал другой одежды, кроме вытертых джинсов и линялой футболки, был постоянным посетителем Hard Rock Cafe на Главной площади Города, не признавал никаких других ритмов, с юношеским нигилизмом морщился при упоминании классиков музыки. Но стоило бабушке запеть, я забывал обо всем. Ее голос не потерял с возрастом шарма, а наречие рыбачьих поселков так же глубоко продолжало проникать в души слушателей.

Конечно, когда я вырос, она пела уже редко.

Это бывало, если приезжал к нам в гости бывший однокурсник деда и аккомпанировал ей на гитаре, или в те вечера, когда дед играл на рояле.

С роялем вообще была связана одна из семейных легенд. Дед в молодости не умел играть и никогда не испытывал к этому занятию тяги, но, говорят, что, попросив руки бабушки, он услышал в ответ ее условие: «если ты научишься мне аккомпанировать».

Он играл хорошо, и было видно, что получал от этого удовольствие. Не только аккомпанировал, но частенько садился к роялю и в одиночестве.

Мое детство во многом связано с бабушкой и дедом.

Родился я на Центральном. К моменту моего рождения отец преподавал в Университете и был вынужден купить квартиру в Университетском городке, переехав туда с семьей из дома на Белле.

Дед же занимался теоретической физикой, что не требовало никакого оборудования и постоянного присутствия на Центральном, куда он приезжал один-два раза в неделю на семинары. Поэтому они с бабушкой практически безвылазно жили в доме Адама, к тому времени представлявшим собой современно оборудованное двухэтажное каменное здание с огромной террасой, обращенной к океану.

Так вот, все каникулы, а порой и выходные я проводил с ними на Белле.

Я обожал это время. Дело в том, что на зависть соседским мальчишкам со мной там общались не как с ребенком, а как со взрослым, равным. Такая была манера у бабушки с дедом. Они никогда не заставляли меня что-либо делать, если я упрямился. Они заводили разговор, казалось бы, не имеющий отношения к делу, в котором ненавязчиво, между прочим, высказывали свое мнение по насущному вопросу, порой подтверждая его интересными примерами из жизни. Меня втягивали в эту беседу, и постепенно у меня не оставалось аргументов противиться, я незаметно для себя проникался их правотой. Я как будто сам приходил к мнению, которое они так умело вкладывали в мое сознание.

Иногда добивались они своего почти без слов.

Помню, как-то раз, мне тогда не было и десяти лет, я заигрался с ребятами на берегу и опомнился только, когда начало темнеть, вспомнив, что бабушка ужин готовит к семи.

Дома меня встретили молчанием, ни единого упрека, мы сели за стол и съели остывшую паэлью. Мне было очень стыдно, они ждали меня, а теперь из-за меня ели остывший ужин.

На следующий день дед подарил мне настоящие часы на кожаном ремешке:

– Помни, не принято, чтобы мужчина опаздывал. Я понимаю, что вчера это случилось, потому что ты не мог следить за временем. Теперь мы этот вопрос решили.

С тех пор я никогда никуда не опаздывал, предпочитая прийти заранее.

А часы эти так и хранятся в ящике комода в моей детской комнате в нашем доме Адама.

Бабушка и дед всю жизнь производили впечатление совершенно разных, несовместимых людей.