– Это вы о чем?! – радостно возмутились барышни. – Как вы могли?!

– Да, действительно. Извините! Это меня что-то понесло.

– Ну и ладушки. Проехали.

И разговор за столом потек дальше. И этот микроэпизод тут же забылся, как забылся и краткий, на полсекунды, взгляд одной из сидевших за столом женщин, в котором мне почудилось что-то вроде усмешки пополам с удивлением и состраданием. Да нет, померещилось, конечно.

Это сидение в кафе было, повторяю, в реальности, ну а продолжением ее, реальности, стал вот этот сон с разговором на пустом ночном вокзале с незнакомой, но близкой мне женщиной:

– Извини, но ты хорош был! – говорила она. – Хорош! Но, слава богу, я тебя знаю. Поэтому скажу: не тебе с женщинами про харассмент разговаривать. Не твоя, извини, тема.

– То есть?

– Ты слишком привык думать. Нет, харассмент, конечно, штука отвратительная. Но не всегда. Иногда харассментом бывает то, о чем женщина может только мечтать. И не делай такие глаза. Если хочешь, расскажу. Хочешь?

– Это ты вроде как хочешь.

– Ага. Тут на меня одно воспоминание накатило. Так что потерпи. Лет десять назад, нет, пятнадцать уже, редакцию, в которой я тогда работала, распустили по причине отбытия спонсора со своим баблом в Лондон. Я в очередной раз оказалась без работы, а поскольку к тому времени с мужем я уже разошлась и жила на разные подработки, подруга устроила меня временно в административную группу по организации и проведению поэтического фестиваля в Питере. Пресс-релизы разные составлять, приглашения рассылать, но главное – в Питере потом всем руководить: билеты, гостиницы, транспорт, питание, ночные беседы с ментами, которых вызвала администрация гостиниц, куда я заселяла наших поэтов, – глаза б мои их не видели, поэтов, в смысле. Из Москвы с нами поехал начальник отдела, под которым такие мероприятия тогда проходили. Ничо так мужичок – не первой молодости, правда, но спортивный, остроумный и вообще – живой, не в смысле «живчик», а действительно живой. И вот к концу нашей фиесты подруга предлагает: «Давай я с ним поговорю, может, возьмут тебя к нам в контору. Они вроде как референта искали». «Поговори, – сказала я. – А почему, нет?»

И в последний фестивальный вечер, когда все мы толпой стояли у ресторана, где заканчивался наш прощальный банкет и я распихивала народ по автобусам – кого на вокзал к вечернему поезду, кого – в гостиницу отсыпаться, он подошел ко мне. Нет, даже не подошел, а вроде как мимо проходил и тормознул, чтобы зажигалочку к моей сигарете поднести: я прикуриваю, а он говорит вполголоса и быстро: «Мне сказали, вы работу ищете? Может, обсудим? Например, сегодня, у меня в номере, после одиннадцати», – и на последней фразе запнулся, бедный, сглотнул. На это вот его запинание я, видимо, и среагировала – вместо полагающегося у меня: «Спасибо, но у меня сегодня свидание с любовником», я вдруг сказала:

– Хорошо.

В одиннадцать пятнадцать прошлась я по гостиничному коридору и стукнула тихонько в его дверь. Дверь открылась сразу же.

– Проходите, – говорит.

А на столе свечи горят, шампанское, бананы и виноград: типа, ва-а-ще!

Я вхожу, он за моей спиной дверь закрывает. Тут еще замок двери, сволочь такая, лязгнул. А для меня-то дверь открылась беззвучно.

– Устраивайтесь, – говорит. – Хотите шампанского?

– Хочу, – говорю я. У меня вдруг в горле пересохло.

А он – ничего: руки не дрожат, голос ровный. Запах какого-то лосьона, то есть он после душа. Так же, как и я. Разлил шампанское, поздравил меня с окончанием моего марафона.

Ну а я очень старалась, чтобы незаметно было, как меня трясет. Я, разумеется, понимала, зачем пришла. И я знала, что это неправильно! Потому как не я его выбирала. Ну а что касается работы, то работа мне, конечно, нужна, но, извините, не настолько. И тем не менее, я – здесь. Я пришла. Сама. Мне страшно, но и этот страх зачем-то мне нужен. Я в любой момент могу сказать: «Извините, но я передумала, я, пожалуй, пойду к себе», – и, как ты знаешь, хрен меня кто остановит. Но я точно знала, что не уйду. То есть харассментом я просто воспользовалась как поводом дать себе волю.