Такэда все понимал. За тридцать лет, проведенные в филлипинских лесах, лейтенант открыл для себя тот факт, что нельзя воевать, постоянно находясь в страхе. В страхе собственной гибели. В конечном счете, любой от этого рехнется, прежде чем состарится. Единственный выход – не зацикливаться на смертельной опасности, а воспринимать войну, как обычную работу, которую кроме тебя никто не выполнит. Ибо стоит чуть усомниться и твои страхи начнут тебя разъедать изнутри, а это уже чревато… Вот и сейчас лейтенант старался не думать о предстоящей гибели Сано.

Одзава сидел на стуле посреди кабинета со связанными руками, смиренно ожидая своей участи. Акино облокотившись на сейф смотрел на японца, как на древнее ископаемое. И только Ирмос выдыхая сигарный дым, ходил вокруг пленного, глядел ему в лицо, не веря собственному счастью.

– Ну, что, турист, заблудился? Дорогу домой показать? Харчи там постные и неполезные, зато бесплатные… Там ты сгниешь заживо и это в лучшем случае…

Одзава английский не понимал, но по настроению лейтенанта догадывался: ничего хорошего ждать не стоит. Поэтому он сидел, уставившись в дощатый пол, долго не решаясь даже пошевелиться. И лишь тогда повернул голову в сторону двери, когда в коридоре послышалась какая-то возня.

– Входите! – сказал Ирмос, не отрывая взгляд от пленного.

На это приглашение никто не ответил. Лишь дверь слегка приоткрылась, образовав тоненький зазор.

– Кто там? Эй! – крикнул лейтенант. – Дежурный!?

Повисла тишина. И в этой тишине словно зарождалось силовое поле, заполнявшее собой все пространство кабинета. Ирмос нащупал пистолет, висевший на поясе. Наконец, дверь отворилась и взорам присутствующих предстал Сано. Он вошел, с трудом держась на ногах; в руках гранаты. Лицо капрала было спокойным…

Две чеки упали на пол. Шериф замер с пистолетом в руке. Понимая, что пришёл его час, лейтенант стал воспринимать происходящее как иную реальность. Тягучие секунды срастались в бесконечность… Он видел летящие ему под ноги гранаты, успел поймать в поле зрения лежащего под столом сержанта с выпученными, как у рыбы на сковородке глазами, а ещё заметил съёжившегося на полу в позе эмбриона пленного японца. Одновременно в этот короткий остаток жизни лейтенант к собственному же удивлению принялся весьма энергично разряжать обойму в капрала. И напрягшись всем телом, лейтенант приготовился… Но прошло мгновенье, другое, а взрыва не было.

Так они и застыли: расстрелянный в упор японский капрал, готовый к гибели лейтенант филлипинской полиции, скрюченный военнопленный в ожидании своей судьбы и сержант в планы которого погибать никак не входило.

Было тихо настолько, что слышалось лишь дыхание Акино. Лейтенант, мысленно перейдя с того света на этот, с робкой надеждой, которая мало-помалу укреплялась медленно поднял гранаты, сжимая их так, что пот проступил на лице.

Глядя на шерифа, сержант оторвал свои щёки от пола и крикнул:

– Осторожно! У вас граната! – и снова ткнулся носом в доски.

– Вижу, что не рыбий хвост! – процедил Ирмос и выскочил на улицу. Там он бросил гранаты в небольшое болотце и только когда боеприпасы канули на дно, почувствовал дикую усталость. Вернувшись в отделение, он осмотрел тело дежурного. Ножевое ранение в горло…

Сержант сел на стул и начал приходить в себя, Одзава продолжал лежать на полу и вставать не торопился, так как чувствовал сейчас ему будет… Чутьё японца не обмануло. Лейтенант зашел в кабинет, усадил пленного на стул и началось…

Ирмос вел допрос по существу: бил японцу по роже. Бил от души, впечатывая каждый удар.