Я осторожно села, спустила ноги с кровати. Ушиб пульсировал ноющей болью, но я могла стоять. Тихо проковыляла к двери и, стараясь не шуметь, вышла наружу.

Свежий солёный воздух обдал лицо. Небо – как бархат, украшенное миллионами звёзд. Песок был прохладным и мягким, луна отражалась в глади океана, словно капля молока в ночи. Я шла по пляжу, вглядываясь в темноту. И вдруг – шорох. Из чащи раздался треск. Я застыла.

«Львы…», – снова промелькнуло в голове. Я попятилась, и в ту же секунду – резкая боль. Я снова подвернула ту же самую ногу и с глухим стоном шлёпнулась в песок. Всё тело пронзила горячая, колющая боль. Хотела закричать – но прикусила губу, сдерживаясь. Львы, помнишь?

– Ну зачем ты пошла бродить?! – знакомый, глубокий голос. Из темноты вышел Максим. Он сел на колени рядом и взглянул на меня с лёгкой улыбкой и каплей раздражения. – Опять эта же нога?

– Где ты был? – прошептала я.

– Не мог уснуть. Полёты выбивают из колеи. Решил пройтись, осмотреть территорию, – он пожал плечами. – А ты чего ночью по пляжу шастаешь?

– Искала тебя. Думала, на тебя напали львы.

– На острове нет хищников. Ну, разве что обезьяны. Их точно немного есть, – усмехнулся он. – Давай, я отнесу тебя обратно.

– Я бы больше хотела на платформу.

– Тогда понесём на платформу.

Он легко подхватил меня на руки – уже привычно. И только сейчас я заметила, что он без футболки. Его грудь была тёплой, кожа пахла солнцем и солью… Я неосознанно прислонилась щекой к его плечу. Голова кружилась – от боли или от того, насколько мы сейчас близко.

Платформа встретила нас шелестом простыней и мягким флером балдахина, развевавшегося на ночном ветру. Максим опустил меня на матрас, сел рядом, облокотившись на подушку, и какое-то время молча смотрел на горизонт.

Я тоже посмотрела. Там – только океан, ночь и звёзды.

– Ты напоминаешь мне мою маму, – неожиданно сказал он.

– Прости, что? – я удивилась. – Не думаю, что подхожу тебе по возрасту на роль матери.

– Нет, не в этом смысле, – рассмеялся он. – Вы обе – маленькие, упрямые и… как будто тянете на себе больше, чем должны. Только вот ей это не очень удаётся.

Он говорил с улыбкой, но к концу фразы она исчезла с его лица.

– Почему не удаётся?

Он замолчал. Я уже подумала, что он не ответит, но вдруг заговорил:

– Папа умер, когда мне было двенадцать. Мама не справилась. Прятала боль в алкоголе. Сначала немного. Потом – каждый день. Потеряла работу. Однажды мне позвонили из бара – она не могла идти сама. Я забрал её на себе. А на следующий день пошёл искать работу. И с тех пор – мы вдвоём. Я и мама. Я держал нас на плаву. Иногда она снова срывалась. Но я не отпускал. Мы выжили. Но она больше никогда не стала прежней.

Он замолчал. Я чувствовала, как что-то внутри меня мягко разрывается.

– Как она сейчас?

– Уже десять лет трезва. У неё стабильная работа. Мы часто общаемся. Но… с момента смерти папы счастья в её глазах я больше не видел.

Мы молчали. Мне стало многое понятно о Максиме и его убеждениях.

– Знаешь, – прошептала я, – это очень важно – иметь кого-то рядом. Кто подхватит, если упадёшь. Это не делает тебя слабым. Это делает тебя живым.

– У тебя есть такой человек?

Я покачала головой.

– У меня есть я сама. Всегда была. – Я улыбнулась, стараясь разрядить атмосферу.

Он наклонился чуть ближе.

– С какого возраста ты такая самостоятельная?

– Сколько себя помню… Отца я никогда не знала. Мама всегда говорила, что я унаследовала от него только кудрявые волосы и способность принимать неверные решения. Потом она вышла замуж за моего отчима, у них родилась Барбара. С тех пор все лучи света доставались сестре, а мне – упрёки. Так мама демонстрировала свою любовь – по-своему. Всё изменилось, когда я решила поступать в институт искусств. Мама мечтала, чтобы я стала юристом, устроилась в компанию её мужа, вышла замуж за какого-нибудь коллегу. А я хотела идти своим путём. В ту ночь я собрала вещи и выпрыгнула в окно. Стипендия, жизнь в общежитии, подработки. Я рисовала чужие домашки за деньги. Это, кстати, неплохая дополнительная практика.