Пеплоходов нанимали только для охоты на самых опасных убийц, ибо кара за преступление от рук пеплохода означала, что и после смерти преступник обречен расплачиваться за содеянное. Без лицензии, правда, пеплоход не работал, и, что бы там Джимболи ни болтала, вряд ли губернатор выдал ему таковую. Смысла нанимать пеплохода, чтобы выяснить правду, не было. Они же охотники, а не ищейки.

И все же пеплоход, кажется, вылез из своей вонючей норы и, судя по следам, зачем-то наведывался в бухту Плетеных Зверей.

Через два дня в деревню пожаловал третий гость – посол из Погожего. Он известил сельчан о том, что этим же днем госпожу Арилоу ожидает губернатор, дабы обсудить дело о ее вступлении в должность, занимаемую ранее миледи Пейдж.

Многие сельчане принялись шумно радоваться и смеяться, но спустя какое-то время поняли весь масштаб бедствия. Откуда-то доносились беспомощные хохотки. Это было ужасно. Это было чудесно. Им не оставалось выбора, кроме как принять приглашение. Малейшее колебание грозило обернуться слухами о том, Арилоу не погибла вместе с другими Скитальцами, потому что… не является таковой. Будут говорить, что сельчане убили Скейна, когда Арилоу провалила проверку. И… ах, ведь будет дом и будут козы…

Впрочем, повод для утешения был. Если губернатор и верил, что Скитальцев убили преднамеренно, то приглашение Арилоу стать для Погожего госпожой Скиталицей означало то, что сельчане вне подозрений.

Юноши срубили и принесли с высокогорья молодые гибкие деревца. Скрепив тонкие жерди ремешками из коры, они соорудили для Арилоу носилки. Накрыли их вышитой тканью и натерли сырую древесину ароматными травами. Арилоу по-прежнему капризничала и помогать не торопилась. Она едва ли замечала окружающий мир, как и в предыдущие дни, только ее движения сделались еще более неуклюжими и порывистыми. Когда ей через голову надевали белую церемониальную тунику, вышитую желтыми нитками, она изгибалась и сопротивлялась, молотя длинными руками по ожерельям из розового и бледно-золотого коралла в знак протеста.

Обсуждать кандидатуру сопровождающего Арилоу даже не стали. Мама Говри заново обрила лбы дочерям, и все они выбили пыль из своих груботканых юбок и вышитых блуз. Тем временем Уиш разжеванной палочкой до блеска начищала своим детям зубные накладки. Ее собственная улыбка сочувственно подрагивала.

Арилоу посадили в люльку и стали поднимать на гору. Хатин ехала с ней – придерживала сестру, чтобы та не выпала. На вершине Арилоу бережно пересадили в паланкин и понесли по тропе к Погожему. Говорили тихо, из почтения к вулкану.

Размах происходящего не давал Хатин поддаться всепоглощающему ужасу. Когда приходилось обманывать одного-единственного инспектора, ею овладевала паника, но сейчас, когда предстояло говорить от имени Арилоу перед лицом губернатора и всего города, она ощущала, что падает в пустоту. «Делай глубокие вдохи, как можно больше, – говорила она себе. – Представь, что ныряешь. Как только погрузишься, все будет хорошо».

Когда они вступили в Погожий, Хатин поняла, что носильщики из Жемчужницы не соврали: в воздухе действительно ощущался дух вулкана.

У границ города их остановили часовые. Это были юноши, которые взяли за правило цепляться к Эйвен, когда та носила жемчуг на продажу – тоном, подразумевавшим вызов и одновременно чванливое заигрывание, они выпытывали у старшей сестры Хатин, какие дела у нее могут быть в городе… Давить на Эйвен было непросто, и она в долгу не оставалась; Хатин даже подозревала, что сестре по душе эти словесные перепалки.

Зато сегодня часовые как будто не признали ее: были подчеркнуто вежливы, отчего по спине Хатин побежали струйки холодного пота.