У нас в Штатах нет Дня спорта. Худшее спортивное унижение я пережил там в Детской лиге, не сумел ни пробить толком, ни поймать бейсбольный мяч. Но: тогда я был мал и нисколько не переживал из-за этого. Детская лига – действительно игра, а не спорт. В первый день в школе Осни я был уже достаточно взрослым, чтобы нервничать из-за своего результата. Спорт в Осни – страшно серьезное дело. Для неспортивного ребенка День спорта оказался бы мукой в любой школе: это празднество для того и задумано, чтобы выставить напоказ все твои недостатки. Унижение невыносимое, причем на глазах у всех.
По подвесному мосту мы перешли на просторное спортивное поле: школа не пользовалась площадками в местном парке, о нет: собственная беговая дорожка, свои стадионы, бассейн и так далее. Я участвовал только в одном мероприятии – меня допустили к эстафете Одиннадцатых, завершающей день, и пока я носился, выполняя поручения Лоама и его дружков, в животе у меня все громче урчало от тревоги. И конечно же я уронил палочку, и вся школа презрительно выкликала мое имя, и даже Одиннадцатые смотрели на меня, как на грязь под своими ногами. На исходе этого дня я понял: с меня хватит. Решил назавтра же поговорить с мистером Эррингтоном. Второй такой школьный год я не переживу. Ни семестра, ни недели, ни дня.
Одна беда. На следующий день после Дня спорта, в последний день семестра – коронация. Так что перед летними каникулами я успел насладиться всеми чудесами этой церемонии. Коронация во многом отличалась от Дня спорта, она совершалась не на спортивном поле, а в главном дворе, в центре школьного квадрата, в том самом месте, где в первый день проходил мой бесславный Забег. Мы оделись не в спортивную форму, а в «парадное платье», предназначавшееся для особых торжеств – черный фрак, зеленый, как бутылочное стекло, жилет и цилиндр, как у мистера Арахиса[10]. Честное слово.
Мы построились вокруг огромного квадрата. Стояли навытяжку, словно солдаты. Осни не делится на Гриффиндор, Слизерин и так далее, мы стояли все вместе, по номерам. Я оказался рядом с Одиннадцатыми, и они, даже Флора, подчеркнуто избегали смотреть в мою сторону, ведь накануне я уронил палочку. Среди всех выделялся Лоам, ему тогда еще далеко было до выпускного класса, но он был выше и крупнее всех. При нем сплоченная клика Первых – Ли, Пенкрофт, Тюрк. Ровный ряд цилиндров нарушил Тюрк, сдвинув свой головной убор на затылок, чтобы не повредить дурацкую прическу. Вокруг стояли учителя в мантиях, и на углу квадрата – мистер Эррингтон, моя Последняя Надежда, рядом с мистером Адамсоном и мисс Харди, у них тоже своя компашка. Я оглядел ребят в цилиндрах и фраках под жарким летним солнцем, вокруг старинные здания, и подумал: «Господи, да это же безумие». Я словно провалился в кротовую нору пространственно-временного континуума и очутился в XIX веке.
А дальше и совсем сюр. Мистер Лейк, преподаватель музыки, выступил вперед, мантия раздувалась, как парус, и пропел одну-единственную ноту. Это был сигнал запевать «Коронационную песнь», сочиненную выпускником школы в тысяча восемьсот шестьдесят каком-то году, он дослужился до генерала или чего-то в этом роде в Англо-бурскую войну. В Осни музыкой особо не интересовались, что огорчало нашу Ли, музыкальное чудо, но целую неделю мы разучивали тупую песенку (а мелодией к ней взяли «Оду к радости» Бетховена), так что стоило мистеру Лейку подать сигнал, и все гаркнули: