Луг почти просох. За жаркую половину вчерашнего дня дождевая влага успела испариться. Правда, растения были немного влажны. Но может, это от росы? Нет, роса бы уже пропала. Значит, всё-таки какая-то дождевая влага сохранилась под лежащими листьями. Но воздух почему-то особенно влажным не ощущается. Это, наверно, кузнечики своим треском добавляют сухость, иллюзию знойности.

Однако на моих курантах уже двадцать минут одиннадцатого. Что же это такое! Её до сих пор нет! О женщины, вам имя – вероломство! (Frailty, thy name is woman!) Не могла же она забрести на другой край луга, если знает, что я должен ждать её в этой стороне, откуда видна просека.

От злости я рукой схватил какое-то травяное растение и так неудачно провёл по нему пальцами, что здорово порезался ребром листа. Чёрт! Я поднёс указательный палец к губам и начал его сосать. Но кровь продолжала течь. Я посмотрел, нет ли вблизи подорожника. Здесь он не рос. Он рос ближе шоссе. Придётся туда идти. Я развернулся и… замер. Передо мной во всей свое ослепительной красе стояла она… чьё имя вероломство. Она лучезарно улыбалась. О, так улыбаться может только она!

– Я хотела вам сделать сюрприз, – выпалила Ирина, сверкнув на меня синими глазами поверх стёкол очков. – Поэтому зашла со спины. Я знала, что вы будете смотреть на просеку.

Я бессмысленно хлопал на неё глазами.

– Ну, скажите, что я умница! – улыбалась она. Но тут, увидев, что по моему указательному пальцу стекает кровь, ахнула. – У вас рана? Откуда?

– Бандитская пуля, – сказал я, уже сам не свой от радости.

– Надо её срочно остановить, – безапелляционно заявила Ирина, а то можно сепсис схватить.

– Боже мой, – ответил я. – Не лень вам обращать внимание на пустяки.

– Нет, это не пустяки. Смотрите, как течёт. О траву, что ли порезались?

– Было дело, – неохотно ответил я. – Надо приложить подорожником.

– Никакого не надо подорожника. Я сама кровь остановлю… заговором. Понимаете?

– Сразу видно, что ещё не всё вы позабыли из школьного курса по мед подготовке.

– Помолчите с вашими неуместными остротами.

– Молчу, молчу.

Я был на седьмом небе от счастья. Ведь она должна была своей прелестной ручкой взять мою руку, если я что-нибудь понимаю в заговорах. Так она и сделала. Она взяла мою руку и поднесла к своим губам, и, отсосав немного крови, повернула мою руку ладонью к себе, начала шептать:

– На море на Окияне, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет. Под дубом сидят тридевять три девицы, колят^>32 камку иглами булатными. Вы, девицы красные: гнётся ли ваш булат? Нет! Наш булат не гнётся. Ты, руда, уймись, остановись, прекратись. Слово моё крепко.

Пока она произносила заговор, я наслаждался созерцание молодой женщины. Волосы она заплела в мышиные косички и трогательно обвила их вокруг лба. Платье на ней было весёлое, жёлтый «цыплёнковый» трикотаж, спускавшийся подолом ниже колен и открывавший в рукавах локти. Шею украшала серебряная цепочка с витиеватой загогулинкой. На безымянном пальце левой руки красовалось колечко с крошечным камушком полудрагоценного минерала.       С левого плеча свисала оранжевая сумочка. В ней наверняка находились корки от только что съеденного апельсина. Всё было прекрасно. И не хотелось думать, что лёгкие босоножки на низком каблуке могут увязать в почве, напитанной вчерашним дождём.

Да. Всё было прекрасно. Диск солнца лучистыми вспышками посылал на землю утреннее тепло, которое ещё не стало жарой. С небес, которые были чисты, как стёклышко, доносились серебряные трели жаворонков. Возвышенно парили проворные ласточки, поминутно стремительными взмахами крыльев набирая скорость. Растения, наполненные живительной влагой, обретали новый этап зрелости. Вокруг медвяных соцветий роились рабочие пчёлы. Бабочки различной окраски восторженно порхали над землёй, некоторые из них спаривались. Мимо пролетела, на мгновение застыв в воздухе, как вертолёт, бордовая стрекоза. Её совершенные крылья вроде пытался перенести на чертёж механического крыла великий Леонардо. Пустынный огромный мир не мог не быть несовершенным. Я упивался земными ароматами, безвольно плывя в течении космической реки.