– Извините. Я, правда, не хотел вас обидеть, – промямлил я, стыдясь своего малодушия.

Ирина не ответила. Она о чём-то думала. Вдалеке, где находилось высокотравье, начал «бить» перепел. Вскоре к нему присоединился другой. Мы стояли совсем близко друг к другу и, казалось, наши фигуры вырастали из самой земли, словной рослые стебли диковинных трав, и отбрасываемые нами тени сливались в одну. На мгновение мне показалось, что нас что-то объединяет, или, по крайней мере, должно объединять, только мы этого отрадного факта, ещё не уразумели. Мне вдруг захотелось сделать к ней шаг навстречу и заключить её свои в объятия, крепко, нежно, цепко! Я смотрел на неё с напряжением. И ждал, что она скажет.

– Хорошо, – наконец прервала она молчание, понизив голос. – Давайте договоримся так. Мы не должны больше так легкомысленно вести себя. Не должны!

– А что должны? – не удержался я, чтобы не задать этого каверзного вопроса.

Она странно поглядела на меня. Я отчётливо увидел, что она злится. Только не понятно на кого, на меня, или на саму себя?

– Вообще, не нужно нам было… сходиться, – раздумно ответила Ирина.

– Ирина, вы меня пугаете, – и чуть слышным голосом сказал я, и тут же докончил. – Не отнимайте у меня надежды.

– Ох, – вздохнула она. – Ну поймите же! Вы женаты. И говорите, чтобы я у вас не отнимала надежды. Горе луковое… Это я не про вас. Это я про себя.

Неспешно ступая рядом ней, я понимал, что, в сущности, Ирина права. Надо сразу и грубо оборвать нить. Чем болезненней ощущение, тем эффективней следующая за ним анестезия. Недалеко собирали землянику ягодницы из автобуса. Нагнувшись, они споро и радостно работали руками.

– Дионис, поймите, – вдруг необычно сочувственно проговорила Ирина. – Всё это до добра не доведёт.

Она остановилась, сняла очки с овальной оправой, подышала ни них и протёрла подолом платья. Потом двумя руками надела. Опять глубоко вздохнула и проникновенно воскликнула:

– Как всё-таки здорово жить на свете! Сколько всего много интересных вещей на земле! Ну, зачем я вам нужна? Я же знаю, что вы не примитивный Ловелас, который лишён истинной привязанности. Зачем вы взращиваете в себе глубокое чувство? Вы только сами потом изведётесь. Честное слово, мне вас жалко. Боже мой, какое у вас сейчас несчастное лицо! Умоляю, не переживайте так! Я этого не выдержу. Нельзя всё принимать так близко к сердцу. Дионис, милый, всё будет хорошо. Я больше не буду ходить на этот луг, и вы меня забудете. Тем более через месяц я уеду. Я для вас буду только сновидением. Занимайтесь вашим любимым делом, читайте книги, слушайте хорошую музыку, больше бывайте в семье, и ваша рана исцелится. Правда– правда. Вот у меня тоже была подобная ситуация. Хотела руки на себя наложить, а теперь видите? Господи, да что же я вам всё это говорю, будто вы сами не знаете? Фу-у! – Ирина дунула на прядь, которая упала ей на лоб. – Да что вы стоите как столб? Я вас хоть немного убедила?

Она выжидающе посмотрела на меня.

– Убедили! – хрипло сказал я, зло сузив глаза, и, резко развернувшись, пошёл прочь в сторону автобусной остановки. Играя на лице желваками, я безжалостно, с каким-то наслаждением топтал свою надежду, казавшейся мне прекрасными хрустальными розами. К чёрту всё! Пускай дальше радует тётю собранной земляникой, хорошим аппетитом, цитатами из умных книг. А с меня довольно! Хоть бы сердце разорвалось на части! За спиной царило каменное молчание, которое пронизывало меня холодом, точно там находилась глухая стена. Это только в других, счастливых мирах светило солнце, порхали бабочки, весело перекрикивались старушки ягодницы да «били» бойкие петушки-перепела.