Девушка не реагировала и уже медленней двигалась дальше. До перехода ей оставалось десять с половиной шагов.

– Хорошо, давай будем просто говорить, о чём хочешь ты. О балете например.

Загорелся зелёный свет на светофоре и люди поспешили вперёд. Кроме Тани. Она закрыла глаза, слыша последний выкрик в голове эхом. О балете… О её умершей части жизни. То, о чём с её же позволения никто никогда не спросит. Просто потому, что не интересно. Никому.

Могло ли быть интересно ему?

Светофор загорелся красным и резко Таня развернулась обратно. Перед самым носом Юры. Она тяжело дышала, обращая спокойствие в быструю злость. И как могла отворачивалась от разговора, но глаза всё равно косили в сторону наглеца.

– О балете? Что ты можешь не знать о балете?

Парень напрягся, спрятав руки за спину.

– Я ничего не знаю о балете. И ничего не знаю о тебе. Давай познакомимся? Ты со мной, а я с балетом.

Ветер сильный подул с запада и заставил девушку наклонится вниз. Укутать длинную шею в шарф, убирая с глаз мешавшие пряди волос. Она мило строила из себя сильную женщину и так же мило становилась обычной девочкой, которую двадцать минут назад случайный Юра хотел спасти от всего, а теперь он же смотрит изучающе, наклонив голову на бок.

Таня остывала, становилась мягче взглядом и теплее голосом.

– Ты там про платок что-то орал. Покажи.

Быстро художник нырнул рукой в карман рюкзака и вынул ткань, свёрнутую в десять раз: старые, затёртые узоры, застиранный орнамент, края заштопаны не в первый раз. И в глазах танцовщицы появляется трогательная детская нежность. Щёлк. И ей уже не за что злиться.

В руках парень держал дорогую вещь из её детства.

– Спасибо, – она робко выдохнула, спрятав платок между сжатых пальцев. Прижала к себе и от обиды крепко закрыла глаза. Чуть-чуть не потеряла связь с самым лучшим воспоминанием из своей жизни – мамин платок, которым она всегда утирала Танечке носик. С рождения и до семи лет. Один и тот же старенький платок.

Взгляд её строго устремился на парня и его зелёные глаза в ответ проявили испуг.

– Пошёл я на хер, да?

– Нет. Ты там про балет что-то спрашивал или мне показалось?

Они пошли неведомо куда. Юра учился понимать две вещи в этой прогулке: безопасность и балет. Он подбегал к Тане поближе, когда она норовила по скользким дорожкам съехать к дороге, и с ученическим любопытством выслушивал курс лекции – «что такое либретто». Таня училась вспоминать балет, как будто он был вчера. И завтра тоже будет: просыпаться в шесть утра, бежать самой первой в балетный класс, на уроках в обычной школе и дома, ночью, думать только о новых разученых элементах. Она любила примерять новые пуанты, пачки и знала, что боль бывает приятной, когда танец получается. Тогда её колени разбиты не зря, плечи ноют не напрасно и считать не надо, нет, сколько слёз она выплакала, оттачивая один и тот же поворот на месте. Она рассказывала и вспоминала как увидела своего Лёшу на сцене и влюбилась, – он исполнял партию принца на конкурсе в Польше, а Таня была Золушкой. Его лёгкость, парящие прыжки, целеустремлённый взгляд… Ей было суждено его полюбить и запомнить навсегда именно таким.

– А каким бы я мог стать персонажем балета? – почесав затылок вопрошал Юра, пряча глаза от слепящего солнца.

– Меркуцио из «Ромео и Джульетта»: безрассудный и дурной, – отвечала Татьяна, напевая себе под нос мелодию из балета.

– Подожди, подожди, это меня в конце убьют? Ну, спасибо. Заслужил, да.

– В любой трагической истории мало, кто выживает. А если и выживает, то только физически, а душой…

Парень махнул рукой, отгоняя выводы прочь от себя.