Йозеф Рот вышел в тираж. По сравнению с ним Стефан Цвейг роскошествовал. Книги Рота были запрещены в Германии сразу после прихода к власти нацистов. Но он и не желал, чтобы их там публиковали. «Там царит ад», – писал он Цвейгу. А с врагом не может быть никаких компромиссов. Кто продолжает вести дела в нацистской Германии, кто поддерживает с ней хоть какую-то связь – бестия. Решение Цвейга доверить издательству Райхнера распространение своих книг в Германии он счел предательством. В мае 1936 года, как только стало ясно, что книги Цвейга тоже больше не будут издаваться, Рот возликовал: «Поздравляю вас с тем, что вы запрещены в Германии».

Этих двух мужчин уже много лет связывает странная любовь. Цвейг на десять лет старше, владелец замка, светский лев, автор всемирно известных книг – и Рот, удачливый журналист, писавший в 1920-е годы для Frankfurter Allgemeine Zeitung, автор не слишком успешных романов-репортажей, завсегдатай гостиничных номеров, выпивоха, душа компании, великолепный рассказчик, всегда окруженный приятелями, почитателями и прихлебателями. Когда наконец Рот написал «Иова» и «Марш Радецкого», романы, которые в любом нормальном мире принесли бы ему богатство и славу, его книги запретили и сожгли, а сам он отправился в изгнание.

Несчастный, прозорливый и злой, он ищет спасения в прошлом. В старой Австрии и ее монархии. В ее империи, которая его, еврея, безотцовщину, выросшего вдали от великой, блистательной столицы, приняла, возвысила и открыла перед ним весь мир. Государство-универсум, объединившее множество разных народов, не делая между ними различия, в котором можно было странствовать без паспорта и вообще без всяких документов. Чем старше он становится и чем мрачнее вокруг него мир, тем светлее представляется его воображению другой мир, который он потерял и куда все сильнее жаждет вернуться.

«Лемберг по-прежнему наш!» Теперь, через много лет после его утраты и распада империи, Лемберг, казалось, принадлежал ему, как никогда прежде.

Весной 1936 года Рот начал писать книгу о своей родине. Она должна была называться «Земляника». «В моем родном городе жило около десяти тысяч человек. Три тысячи из них были сумасшедшие, не представляющие угрозы для общества. Тихое безумие окутывало их, как золотое облако. Они занимались делами и добывали деньги, женились и зачинали детей, читали газеты и книги. Они заботились о земном. Они изъяснялись на всех языках, какие были в ходу у смешанного населения нашего края».

Он так и не закончит эту книгу. Его положение в последние месяцы стало аховым. Авансы, которые он получил за несколько романов, давно истрачены; издатели-мигранты, постоянно находившиеся на грани банкротства, денег ему больше не ссужали, требуя завершенную книгу. Один роман, «Исповедь убийцы», близился к концу; второй, «Неправильный вес», написан до половины, и он спешит, спешит. Чтобы скорее закончить его, он вставляет фрагменты из «земляничного» романа. Он осознает, что это никуда не годится. И Цвейг, безмерно восхищавшийся им, тоже предупреждал его в своих письмах: не следует «набивать» романы. Именно это и испортило его последний роман[23]. Но что он мог сделать? Денег-то не было.

Стефан Цвейг из своего далека взывал к разуму Рота, призывал его экономить, меньше пить, не останавливаться в самых дорогих отелях. В конце марта он советовал ему: «Наберись наконец мужества и признай, что, как ни велик твой писательский дар, ты в сущности – маленький бедный еврей, почти такой же бедный, как семь миллионов других, и надобно жить, как живут на земле девять десятых человечества, в своем маленьком и тесном мирке». Это письмо едва не положило конец их дружбе. Йозеф Рот был глубоко оскорблен. Цвейг попал не в бровь, а в глаз, он раскрыл перед ним пропасть, которая незримо зияла между ассимилированным, богатым от рождения западным евреем и бедным восточным евреем с задворок монархии. Это была самозащита. Цвейг понимал, что не может помочь Роту, что сколько бы денег он ему ни давал, тот лишь все глубже будет погружаться в омут, поэтому и пил все больше и больше, постепенно теряя благоразумие, а вместе с ним и свое мастерство. «Кому-кому, а