Глебу сейчас захотелось не то, чтобы обнять ее, такую светлую, такую родную, а захотелось как-то даже укрыть всем собой, чтобы ни одна пылинка не упала на ее волосы, чтобы ни одна дождинка не коснулась ее плеча, чтобы…

А она, задорно взлохмачивая копну своих густых пахучих волос, засмеялась звонко и спросила:

– Ну как?.. Гожусь я тебе в дочки?.. А ты? Как думаешь, в отцы мне, все же, годишься?…

– Гожусь! Гожусь… Милая моя королева, родное мое величество!

– Ладно, посиди тут… Я все-таки чай организую, кофе у меня еще растворимый… Утро уже. Сейчас усядемся и я тебе все-все буду рассказывать…

Он сидел. Он сидел, рассматривая до подробностей детали так давно знакомой ему комнаты… И он вспоминал… С неописуемой болью и с неописуемым счастьем вспоминал… Все!

– Папка! Тебе чаю заварить зеленого или черного?! – врезалось сладкой миной в его голову…

Папка…

Он резко, глубоко и озвучено вздохнул, словно не просто услышал, а проглотил, пропустил это слово, ему подаренное и торчащее теперь в самой его сердцевине… Торчащее, и целиком не помещающееся внутри… И в доказательство неумещающейся его радости, словно из двух игрушечных водных пистолетиков выбрызнулись пара пучочков слез, а следом он как бы со стороны услышал собственный вой через судорожно сжатые челюсти. Душа его, освобождаясь от привычной неустроенности, заполнялась чем-то новым, необходимым, пока непонятным, но очень-очень дорогим!

Конец ознакомительного фрагмента.