2017

Февраль 95-го. Спешу на встречу к Льву Дурову. Это был год выхода из тупика, когда снова стала нужна профессия. Несколько минут ожидания на служебном – и я в кабинете Анатолия Васильевича Эфроса. Магия портрета и долгий разговор о судьбах театра с Дуровым. Лев Константинович – один из преданных учеников Мастера, охранял его покой в этом храме на Малой Бронной. Зал Эфроса, коридоры, кабинет, дух великого романтика. Театр переживал столь обычное межсезонье без главного режиссёра: экспериментировал, сопротивлялся. Со всеми своими проблемами и трудностями из-за кулис приходил на сцену и там сражался за право жить в это смутное время, когда блеск и нищета поднимались по одной лестнице и играли один спектакль.

Занавес. Передо мной предстал театр с какой-то обескураживающей немощью. Играли Стругацких – «Жиды города Питера», и даже Дуров ничем не мог помочь плохому театру в этот вечер. Я знал, что пришёл новый режиссёр Женовач, знал, что не все его принимают. Вспоминал Дурова времён Эфроса.

Печаль моя светла,

Печаль моя полна тобою…

Уходя из театра, я поднял у самого порога листок:

«Один из лучших режиссёров Москвы – Сергей Женовач, представляет в этом сезоне необычный и многообещающий театральный проект. Вы увидите сразу три премьеры по роману Ф.М. Достоевского: «Идиот», спектакли «Бесстыжая», «Рыцарь бедный» и «Русский свет»… Нам бы хотелось донести до зрителя весь текст романа, его философскую глубину, логику авторской мысли, силу чувств, остроту действия.

Вас ждет встреча с Ириной Розановой, Львом Дуровым, Сергеем Гармаевым…

Наш адрес – Малая Бронная, 4».

…Театр на Малой Бронной завершал остров Тверского бульвара, с его новым «архитектурным шедевром» – новым МХАТом. С театром Пушкина (Таирова), с бесконечными воспоминаниями-переживаниями премьер и встреч… Гримёрка, зима, интересные, содержательные разговоры, отказ от банкета в честь сотого спектакля…

Я свернул на Калашный. Там, вдалеке, осталась патриархальная академия на Собиновке, где в те времена тоже витал дух Анатолия Васильевича Эфроса, Марии Осиповны Кнебель, где в коридорах можно было встретить знаменитого мэтра и вечных студентов, отдающих уже с десяток лет этим мэтрам честь. Вышел к «Художественному», а там – на Арбатскую, к Киевской и – домой, домой, домой…

В том феврале 95-го Дуров играл бенефис в Брянске. Встречая Льва Константиновича холодным мокрым утром на вокзале, я почувствовал с первой же минуты его тревогу и усталость. Такая же тревога ощущалась и на репетиции. Ленивая степенность актёров провинциального театра не попадала на первую долю дорогого мне мастера. На лицах людей, некогда верно служивших Мельпомене, печать безденежья, апатии, равнодушия.

И всё-таки, с честью выдержав эти и иные испытания, Дуров предстал на пресс-конференции актёром, чье амплуа невозможно определить. Не сыграно ещё такой роли, не рассказано самой остроумной истории, самого неожиданного анекдота, самого важного случая в жизни.

А потом был бенефис. Словно из сокровищницы или, скорее всего, из старой табакерки, доставал он очень дорогое, доброе, мудрое. Будь то капитан Снегирёв из пьесы по Достоевскому, или затейливая водевильная ситуация, или сцена из чеховских «Трёх сестер», доносившая живое дыхание Эфроса, дыхание старого Театра на Малой Бронной…

И свеча в финале, и фотография на память…

Прошли годы, я иногда дозванивался до великого актёра, снова приглашал его и Ирину Алфёрову в свой город, и снова была премьера, был праздник. Потом его телефон замолчал, а спустя какое-то время, когда его величество случай остановил машину в нужном месте, он поведал мне историю своей болезни, и наступила долгая пауза в общении.