– Что случилось, мужики? – Спросил я, держа дверь полузакрытой. Они молчали, напирая, пытаясь всунуть в проём хоть голову. Я, не очень напрягаясь, вытолкнул их и вышел следом. Тут нельзя было церемониться.

– Олег пропал. – Наконец просипел один. – Ночью вышел из балка и исчез. Может, он у тебя? – Мужики смотрели угрюмо и недобро. В бригаде не любили и боялись меня. За два месяца я не выпил с ними ни грамма. А зарабатывал в два раза больше. И при этом не давал себя обманывать. Да и бугор настраивал людей. Но мне было всё равно. Я уже решил пробыть здесь только до осени и не дольше. А уж это время я выдержу. Да и они тоже перебьются.

– Если он не у тебя, надо идти искать. Замёрзнет. Ты же знаешь, он с приветом. Уйдёт в тайгу раздетый, пьяный и всё…

– А кто выгнал его ночью из балка раздетого, пьяного? Кто бил? Кто закрыл дверь изнутри? – Мужики стояли, опустив головы и молчали. Видно было, как они боялись.

– Бугор это! – наконец выдавил один.

– Ну вот, пусть бугор и ищет. У меня его нет. Вчера ночью валялся вон там. Ищите! Козлы! – Рявкнул я с ненавистью и захлопнул за собой дверь. Инга уже встала и что то готовила. Олег лежал бледный и трясущийся, привалившись спиной к деревянной стене под окном. Глаза были больными, с синими кругами, кожа лица потрескалась, но на губах, как всегда уже играла лёгкая ироничная ухмылка. Я сел за стол против него и, качая головой, сам не зная зачем спросил, как у нашалившего ребенка, глядя в глубокие грустные чёрные глаза:

– Слушай! Кто ты такой?! – Вопрос был чисто риторический. Я не ожидал ответа и не напрашивался на исповедь. Но Олег, видно, ждал этого вопроса и готовился к нему годы. Такое у меня ощущение создалось. Заметно было, как давно он сам с собой мучился. И только некому было излить душу. Улыбка сошла с лица. Глаза опустились. Опустилась и голова. На меня смотрел только его затылок. Инга уже растопила буржуйку. Подала нам есть. Перед Олегом даже чарку поставила похмелиться, но он отодвинул её и начал говорить. И всё говорил, говорил, говорил. Еда остыла. Спешить нам было некуда. Бригада была в запое. Я слушал.

– Моё первое воспоминание относится ко временам, когда отец служил в Белоруссии. Было начало весны. Мне года три. Я стою на заснеженной лесной поляне, может это была роща и дорогу мне преграждает ручей, довольно широкий. Водичка такая чистая-чистая. Журчит живая. И мне зачем-то очень надо на ту сторону. Можно пойти куда-то искать переход. Можно вернуться назад. Наверное, мама где-то недалеко. Но я, не раздумывая, разбежался и перепрыгнул эту воду. С тех пор всю жизнь вот так и прыгал, пока не запрыгнул сюда. А тут, видно, вместо противоположного берега болото оказалось. Никак не выберусь.

Когда мне исполнилось шесть лет, отца перевели в Германию командовать полком стратегической авиации. Он был умным человеком и сразу заставил меня общаться с немецкими детьми. Мы с мамой жили не в военном городке, а в городе и к семи годам я уже довольно бегло разговаривая по-немецки, пошёл в школу с французским языком обучения. Таким образом к тому моменту, когда отца перевели во Львов командовать воздушной армией ПрикВО, я уже закончил школу, имея вполне европейское образование. По привычке следуя указаниям отца, я поступил в ЛВВПУ, но отслужив два года, понял, что специальность армейского политработника не для меня и поехал в Ленинград поступать во ВГИК.

Артист, правда, из меня тоже не получился. Папино протеже срабатывало ещё несколько раз, но, когда я пропустил первые полгода учёбы, начальство развело руками. Где я только не болтался в это время! Богема с руками и ногами захватила меня. Года два я скитался по стране с какой-то джаз бандой. И, хотя это всё-таки была больше банда, образ жизни был-таки джазовый.