Нам было очень интересно с ним разговаривать. Он был "оттуда" – с Запада, вернее,  с Востока, но всё равно из-за "железного занавеса". Он знал ту жизнь, которая для нас была, как говорили, за 7-ю печатями.

    Мы с ним говорили не только о жизни вообще, мы говорили о его стране, о традициях в нашей и в его стране, а также о религии и политике. Он, на удивление для своих лет (ему было всего 22 года), хорошо разбирался в международной политике… Немудрено, что в будущем он стал занимать важный пост в Землячестве студентов из его страны, а через несколько лет, когда уехал из России, стал лидером одной из демократических партий в своей стране и публичным человеком…  Но это было потом, а тогда, в октябре 1974 года, он был студентом медицинского  института и самым дорогим и близким мне человеком.

    Уже сейчас не помню, но, кажется, после одного из исчезновений Гены из нашей комнаты, у нас на столе появилась бутылка сухого вина, которую постепенно опорожнял сам Гена.   Я не употребляла спиртного, ни в каком его виде. Девочки  и Ален чисто символически выпили по глотку за наше знакомство. Всё содержимое бутылки оставалось на прежнем уровне, каким он был до покупки в магазине,  за исключением тех 2- 3 стопок, которые выпил Генка за любовь, дружбу, тёплые добрососедские отношения и за дальнейшее развитие и укрепление дружеских связей между  СССР и Ливаном.

Так, в кругу моих друзей быстро и незаметно пролетел наш первый с  Аленом  вечер. Настало время расставаться, и у меня опять, как у загнанного зайчишки, бешено заколотилось сердце, и в висках я ощущала биение пульса.  Я  могла даже считать этот пульс, не прижимая большой палец к вене на запястье руки, как это обычно делают врачи и медсестры.

     Я очень волновалась перед нашим расставанием,  я боялась, что этот человек вот сейчас скажет: "До свидания! Всё было очень хорошо…" – и уйдёт,  не пригласив   меня  к себе в гости, и не назначив день и час нашего следующего свидания.

    Я увидела, что  у Алена было хорошее весёлое настроение, он был доволен этим вечером, и ему не хотелось уходить, но так как было уже поздно, ему надо было уезжать. При прощании со мной

он сказал, что хочет меня ещё увидеть, хочет, чтобы следующая встреча произошла теперь в его общежитии, чтобы я познакомилась с его друзьями и посмотрела, где и как он живёт.

     Он ушёл…  и казалось, что мир опустел для меня без него в ту минуту....

     Я стояла на ступеньках нашего общежития и ещё долго смотрела в темноту, пытаясь проводить своим взглядом его удаляющуюся стройную фигуру, которая, к сожалению, быстро растворилась или рассеялась, как в тумане.

   Хоть мне тогда было одиноко и грустно, но на сердце было так легко, так спокойно, как давно уже такого не бывало.

   На дворе стоял  октябрь, осень, а в душе  моей проснулась весна, и наступило самое счастливое и незабываемое время в моей жизни.

   Целую неделю мне надо было как-то прожить, просуществовать до дня свидания с Аленом.  То время ожидания показалось мне вечностью. Я не знала, что мне делать, чем себя занять, когда появлялась свободная от занятий минутка. Все мои мысли были о предстоящей встрече с любимым человеком.

    Не знаю, почему  (видно, моё предчувствие с первой минуты нашего знакомства с Аленом постоянно находилось рядом со мной, не покидая меня ни на минуту)  с первого дня каждый раз при прощании с Аленом у меня в голове появлялась тревожная мысль о том, что эта встреча, может быть, будет последней.

Эти мрачные и зловещие мысли отравляли мои счастливые часы и дни моей любви к этому человеку, не давая в полной мере ощутить и познать счастье любить и быть любимой. Эти тревожные мысли и предчувствия омрачали моё состояние любви и счастья, и ничего с этим я не могла поделать.