Это динамическое равновесие между поощрением независимости и обеспечением безопасности – один из уникальных вкладов отца в развитие ребёнка. Когда я беру сына в поход и позволяю ему самому разжечь костёр или забраться на высокое дерево (находясь при этом рядом и готовый подстраховать), я не просто развлекаю его – я помогаю ему выстраивать здоровые отношения с риском, страхом и собственными возможностями.

Для укрепления связи между отцом и ребёнком особенно важны ритуалы – повторяющиеся, значимые действия, которые становятся важной частью совместной истории. В нашей семье таким ритуалом стали субботние «мужские завтраки»: раз в неделю мы с сыном встаём раньше всех, готовим вместе необычный завтрак (блины в форме животных, омлет с секретными ингредиентами, фруктовые шашлычки) и едим его, обсуждая «мужские темы» – от устройства автомобильного двигателя до философских вопросов о смысле жизни.

Этот простой ритуал создаёт пространство для регулярного качественного общения, позволяет сыну почувствовать свою особую связь со мной и даёт нам обоим возможность выделить время друг для друга в потоке повседневных забот. С дочерью у меня есть другой ритуал – ежемесячный «папа-дочь день», когда мы вдвоём выбираемся куда-то по её выбору – от музея до парка аттракционов – и проводим время, сосредоточившись друг на друге.

Такие ритуалы не требуют особых финансовых затрат или сложной организации. Важно лишь, чтобы они были регулярными, значимыми для обоих и создавали пространство для настоящей связи.

Источник внутренней силы

Невозможно стать хорошим отцом, не разобравшись со своим собственным опытом сыновства. Образ нашего отца, сознательно или бессознательно, влияет на то, как мы сами проявляемся в этой роли. Мы либо воспроизводим его модель, либо пытаемся сделать всё наоборот, либо (в идеале) осознанно интегрируем полезные аспекты его подхода, отказываясь от деструктивных.

Работа с образом собственного отца – один из ключевых аспектов осознанного отцовства. Это требует честности с самим собой, готовности встретиться с болезненными воспоминаниями и непростых решений о том, что из отцовского наследия принять, а что оставить в прошлом.

Мой собственный отец был человеком своего времени – родившийся в послевоенные годы, выросший в эпоху «сильных мужчин», он считал своей главной родительской обязанностью материальное обеспечение семьи. Он был трудолюбивым, честным, ответственным человеком, который, однако, почти не выражал эмоций и не умел (или не считал важным) строить глубокие отношения с детьми.

Долгое время я испытывал к нему сложную смесь чувств: благодарность за стабильность и защиту, которую он обеспечивал, и обиду за эмоциональную дистанцию, за все те моменты, когда я нуждался в его внимании, поддержке или просто присутствии, но не получал их.

Работа с этими чувствами стала для меня важной частью становления в роли отца. Я осознал, что мой отец действовал в рамках доступной ему модели родительства, с теми инструментами и представлениями, которые у него были. Он делал лучшее, на что был способен, даже если этого было недостаточно для полноценного удовлетворения моих детских потребностей.

Это осознание позволило мне начать процесс примирения с отцом – не в смысле оправдания всех его действий, а в смысле понимания и принятия его человеческой ограниченности. И, что не менее важно, примирения с той частью себя, которая всё ещё хранила детские обиды и разочарования.

Переломный момент наступил, когда я решился на откровенный разговор с отцом. Мне было за тридцать, ему – за шестьдесят, и это был, возможно, первый настоящий разговор по душам в нашей жизни. Я рассказал ему о своих детских переживаниях, о том, как мне не хватало его эмоционального присутствия, о том, как я стараюсь строить свои отношения с собственными детьми иначе.