«Бардак какой-то», – какому-то мужчине подумалось.
Лежа думать приятно. Продуктивно.
X
Свой бессмертный труд о «Гаргантюа и Пантагрюэле» Рабле начал писать после того, как в его дом явились три сарделины и один колбасный сыр, которые тут же принялись склонять его к перееданию. Одна сарделина даже проткнула себя вилкой и, брызжа соком, пыталась обнажить свою душевную готовность, к тому, что ею сейчас обожрутся. Франсуа был жрущим, но подавливал в себе желание наброситься на гостей. Во всяком случае – сразу. Гости наступали, расхваливая себя принесенными с собою соусами, приправами и подливами. Колбасный сыр отщипывал от себя куски и швырялся ими по гостиной, распространяя аромат недурной сырной марки. Рабле сдался и сожрал. Всех. Покончив с гостями и не сумевши остановить припадок аппетита, он ринулся в ближайшее королевство и тоже сожрал там все и всех без исключения. Позднее, в преступлениях не сознавался: говорил, что был занят, писал огромный, фундаментальный литературный труд. Труд приказали предъявить. Пришлось писать роман. Тем временем, очередная порция сарделей пересекала границу с Россией. Одну из них сожрал часовой. Уцелевшие двинулись к имению графа Льва Николаевича Толстого.
Впопыхах
***
Федор Прокопыч выкушал самогону неимоверно, упал лицевым существом в борща и позахлебся вусмерть. На его поминовении борщ не подавали. Щи…
***
Владлен воровал у Льва ночью морковь. В отместку за супругу. Вырывал и с землею жрал. И плакал. А слезы впитывались в почву, взращивая новые плоды.
***
Напала на Прокопия охота на медведя с голыми руками сходить. Закатал рукава рубашонки по локтя. Пошел. Идет, птички поют, солнышко светит. Руки красивые, го-о-олые! Хорошо. Нравилось прям ему… До сих пор не нашли.
***
Алька да Валька как давай соревноваться в «кто кого переплюнет». Алька аж на четыре метра плевка шандарахнула, а Валька семь раз замуж сходила и два раза отсидела.
***
Миха и Владимир Евлампиевич разыгрались в чехарду. Радовались: очень ловко и празднично через другу дружку перемахивалось. Хихикали, похрюкивали, подначивали. Допрыгались. Шесть лет домой возвращались.
***
Каширский дернул за рукав корнета, молвил:
– Зря ты, батенька, на Измаилу Илларионовну блюдо с селедкой опрокинул, и целоваться полез. Не оценили ход мысли. Не разглядели в тебе припадок любовного жару. Действовать подобает наотмашь. Дерзновенно. Быстро. Ловко. Тем самым, не дурно бы, чтобы продуманно. Подрасчитав. Поприкинув. А то… Оно дел-то на раз… А если таким манером, то… С этими словами, Каширский прыгнул в карету. Но промахнулся. И убился. Корнет высморкался.
***
Арсентий Арнольдович Разминуленко потерял паспорт. И свихнулся от радости. Дудел в дуду, бубнил в бубен, гармонил на гармонике и превращался в Васю Иванова.
***
На детском утреннике Сереженька должен был сыграть тетерева, но переволновался и сыграл еще лисичку, кабана, волка, зайца, медведя, Иешуа, Сергея Есенина, Александра Пушкина, Владимира Высоцкого… А потом долго разорялся игрой в раздевалке. У своей кабинки. С березкой.
***
Костик Х вскочил на новогодний табурет.
– Адмиралом буду! – орет вместо стишков.
– Ментом будет! – сказал Иван Антонович, извлекая селедку из «селедки под шубой». – Орет противно.
– Нет. Костик будет непременно журналистом, – всплеснула Наталья Ивановна. И плеснула себе.
– Скандальным. Или аферистом: иной он какой-то, – рек Иван Антонович. Селедка не извлекалась. Раздражало.
– Партизанить должон. – воскрес дед. – Если по чердакам прятаться не будет. – И снова помер.
– Не напирайте на мальчонку! Захочет, будет сразу и ментом, и адмиралом, и журналистом. Захочет – в космос улетит, захочет – коллектором станет. Хоть кем, – кто-то.