– Прости, Карлуша, пришла пора сказать правду!
Конечно, лучше поздно, чем никогда. Другие и этого не делали. Боялись, что пронесут гроб мимо Новодевичьего забора, куда-нибудь подальше, аж за кольцевую дорогу, в густые подмосковные леса.
А уж как «костерил» Иван Алексеевич поэта Максимилиана Волошина – «вчера был белогвардейцем, а сегодня готов петь большевикам». Тот к 1 мая воспылал энтузиазмом (слово новомодное, полное революционного огня), помчался к «комиссарам» предлагать свои услуги по кумачовому укрощению Одессы. Бунин нехотя отговаривал:
– Не бегайте вы к ним, это не только низко, но и глупо… Они ведь отлично знают, где и кем вы были вчера.
Волошин с огромной косматой головой, при такой же бороде, в распахнутой толстовке, с горящими от восторга глазами кричал:
– Искусство вне времени, вне политики, я буду участвовать в укрощении только как поэт, как художник!
– Господи! – Бунин сцепил на животе пальцы. – Какую чепуху вы несете. В укрощении чего? Виселицы, да еще собственной? Ну-ну, бегите…
Побежал! И что же? На другой день в газетах появилось более чем издевательское: «К нам лезет Волошин, всякая сволочь спешит примазаться к революционному порыву…». Бунин снова встретил его на улице. Тот был крайне взволнован, собирался писать что-то в редакцию, «полное благородного негодования».
– Еще глупей! – Иван Алексеевич повел рукой окрест. – Вы что – слепец? Не видите, что это за босота? Пришло человек шестьсот каких-то «григорьевцев», кривоногих мальчишек во главе с кучкой картежников и жуликов. Взяли в «полон» миллионный богатейший город и все помертвели от страха…
– Помертвеешь тут! – Волошин втянул в плечи косматую голову и, покосившись на дальний угол улицы, где «маячил» босяк с винтовкой на веревочной петле через плечо (красный милиционер), упавшим голосом тихо произнес:
– Слыхали, третьего дня отставного генерала в депо, в паровозной топке зажарили… Живьем!
…Юбилей Деникина отмечали негромко, но душевно. Сняли в глубине Булонского леса маленький зимний ресторан, оговорив, что блюда будут исключительно русской кухни. Готовили два пожилых повара, знакомцы еще по «Славянскому базару», кулинары старой московской выучки – Доминик Карлович Натус и Федор Елизарович Бабкин. Меню согласовывала Ксения Васильевна, напирая на то, что юбиляру страсть как хочется попотчевать гостей чем-то очень забытым.
– Не извольте беспокоиться, барыня-голубушка! – Бабкин сиял ослепительным колпаком. – Все будет как там, дома!
Он начинал замоскворецким мальчиком на кухне легендарного Тестова и слыл непревзойденным мастером по традиционно русским кушаниям, особенно мясным и горячим. Натус же, с родословной еще от шведских корабельных коков, что царь Питер затащил в Россию, согласно кивал и улыбался во все широченное усатое лицо. Хотя говорил с сильным акцентом, но считался лучшим умельцем по славянским закускам, всяким там редькам, свеклам, грибам и, конечно, капусте во всех ее выражениях. А его салат из репы нередко подавали к императорскому столу, особенно на поздний завтрак после обильных вечерних банкетов с возлияниями.
– Сам государь, Николай Александрович сильно уважали-с… – говорил Доминик, вспоминая приглашения в Зимний, в белую императорскую столовую, – И мне бывало серебряную чарочку в благодарность поднесет… Любили они это дело…
– Передайте разлюбезному Антону Ивановичу, чтобы не беспокоились за угощение… Все будет отменным, – грузно шаркая подошвами, оба учтиво проводили Ксению Васильевну до дверного колокольчика и вернувшись на раскаленную кухню, сурово прицыкнули на шустрых поварят, мотающихся промеж кипящих кастрюль и переполненных корзин, только-только доставленных из парижского «чрева» – городского рынка. Стол получился, что и говорить, на славу, праздничный, широкий, с засахаренными цукатами наступающего Рождества Христова. Банкетные «полюса» венчали две непокоренные вершины: огромный осетр, запеченный в сметане и жареный поросенок с гречневой кашей. Обычно насупленный Бунин аж прослезился увидев роскошного, с румяной корочкой улыбчивого поросенка, лежащего на свеженаколотой березовой щепе, чтоб, не дай Бог, не коснулся противня.