Действительно: если знать ценность только как акт оценки и ставить «смысл» в зависимость от «чувства», то разделение Риэля на научную и ненаучную философию является последовательным, и становится понятно, почему он использовал свое отделение теоретических вопросов от практических или проблем бытия от проблем ценности по существу только для того, чтобы оправдать сужение своей работы до теоретических проблем. В его собственной работе «ненаучная философия» не могла играть большой роли. Акты оценки и чувства должны быть оставлены эмпирической психологии как объекты науки.

Однако теперь, после завершения основной работы, интерес Риэля к «практическим» вопросам становился все более и более устойчивым, и вскоре он стал очень широко смотреть на их область. Мир ценностей», как назвал эту область кантианец Ланге в 1866 году, за много лет до появления Ницше, стала интересовать Риэля философски во всем ее объеме, и это произошло раньше, чем «Zeitgeist» под влиянием Ницше в целом обратился к проблемам ценностей. В то время, когда это еще было скрыто от «общественного мнения», Риэль увидел то, что впоследствии стало движущей силой в будущем.

В эти годы, когда Риэль занимался проблемами ценностей и постепенно и почти незаметно происходило изменение его позиции в отношении понятия ценности, я познакомился с ним лично. В конце 1889 года я переехал во Фрайбург и искал связи с тамошним университетом. Мои основные теоретические убеждения были настолько противоположны убеждениям Риэля, насколько это было возможно в рамках философии, не отвергающей Канта. Более того, я пРиэхал как студент Виндельбанда, которого Риэль не любил, более того, недооценивал, при этом следует отметить, что главный труд Виндельбанда, «Gesamtgeschichte der europäischen Philosophie», в то время еще не был завершен. Я не знал, удастся ли мне пообщаться с Риэлем, которого я знал только по его книгам как сильного, но весьма однобокого мыслителя. Но он не только встретил меня с большой личной любезностью, но и вскоре я смог восхититься необычайной широтой его интеллектуального кругозора и необычной способностью объективно оценивать чужие мысли. Через некоторое время он фактически пригласил меня на стажировку во Фрайбурге, хотя в то время в печати была доступна только моя докторская диссертация, а когда я представил ему черновик своей работы об «Объекте познания», в которой почти каждое предложение должно было вызвать его противоречие, он проявил великодушие и научную терпимость, которые я лишь изредка встречал вновь в академической жизни. Вскоре мне разрешили работать рядом с ним в качестве «коллеги».

Постепенно между нами возникло живое личное общение, которое привело к дружбе, которая никогда не омрачалась, так как она не могла быть более сердечной, учитывая большую разницу в возрасте и кардинально противоположный образ мышления в решающих вопросах. Человек, которого я поначалу несколько сторонился, стал большим подспорьем в моей жизни.

Однако в первый период после моей защиты докторской диссертации мы избегали глубокого обсуждения эпистемологических вопросов. Но было достаточно других проблем, в которых у нас был общий интерес. Все они лежали в сфере, которая для Риэля относилась к «ненаучной» философии, и прежде всего были три широко расходящиеся темы, вокруг которых вращались наши дискуссии, в основном во время долгих прогулок по лесу: изобразительное искусство, особенно скульптура, Фридрих Ницше и, наконец, философия культуры и истории Фихте. Все три темы сыграли свою роль в последующих работах Риэля.