Большевики окончательно и бесповоротно взяли верх по всей территории России, и надежды на возвращение старого порядка не осталось. Последние отряды, подобные «армии» полковника Еланцева, либо погибли в неравных боях с превосходящими силами красных, либо сдались в плен, что было равносильно гибели, либо вынуждены были прорываться за кордон – в Китай. Оставалось что-то похожее на старую власть на Дальнем Востоке, где провозгласили независимую от остальной Советской России Дальневосточную Республику, но и там дни ее, кажется, были сочтены. Офицеры в очередной раз убедились в правоте Владимира Леонидовича, и немногочисленные «оппозиционеры» как-то незаметно перебрались в общий лагерь. Никто даже не поднимал больше вопрос о каких-то активных действиях против красных.

Где-то в середине декабря вестовой разбудил полковника в неурочный час. Зимнее солнце еще не собиралось подниматься из-за горизонта, и Еланцев долго не мог понять, почему его будят в пять утра.

– Владимир Леонидович, – зашептал старый служака на ухо командиру. – Алексей Кондратьевич прислал казака и просил вас без шума приехать к Воротам.

«Что там стряслось? – озабоченно думал Еланцев, одеваясь и застегивая портупею. – Неужели красные раскрыли наше местонахождение? Как некстати…»

Сопровождаемый своим «Санчо Пансой», полковник пересек не собирающийся еще пробуждаться поселок и направился к «дефиле», местность возле которого, после выпавшего все-таки хоть и с большим опозданием снега, выглядела, как и задумывалось, совершенно девственной. Если не считать узенькой тропки, вьющейся вокруг озера.

Есаул Коренных встретил командира перед Воротами, загадочно улыбаясь, и у Еланцева при его виде отлегло от сердца: все-таки, будь угроза реальной, есаул вряд ли выглядел бы таким спокойным.

– В чем дело, Алексей Кондратьевич? – спросил он после традиционного приветствия.

– Нашествие, Владимир Леонидович, – улыбнулся казак.

– Как?.. Что за нашествие?

– Пойдемте, поглядите сами, – указал есаул на зев «дефиле», едва различимый среди заснеженных скал.

Миновав узкий проход, дно которого давно было расчищено от камней и выровнено, а также прочную дверь, теперь разделяющую расселину на две половины, офицеры вышли к площадке перед входом, где теперь были установлены оба пулемета, обложенные мешками с песком, а вдоль стен тянулись полки с запасными лентами и ручными гранатами. Боеприпасов хватило бы, чтобы удержать здесь целый полк нападающих. Карабкаться под пулеметным огнем на скалы – не шутка. И без артиллерии взять неприступную твердыню вряд ли удалось бы.

– Взгляните, – протянул есаул полковнику полевой бинокль. – Да нет, не туда, а вниз.

Еланцев навел на резкость и охнул: внизу, на опушке леса, был разбит целый лагерь, наподобие цыганского табора. Пара десятков телег, распряженные лошади, коровы, несколько десятков овец, козы… Между разожженными прямо в снегу кострами бегали ребятишки, деловито сновали взрослые – мужчины и женщины, слышался разноголосый гвалт, стук топора, собачий лай, мычанье и блеянье.

– Это что еще за ноев ковчег? – нахмурился Владимир Леонидович, опуская бинокль.

– Не могу знать, – улыбнулся Коренных. – Но подозреваю, что сие безобразие – дело рук одного из наших знакомых.

– Что еще за знакомый?

– Ну и коротка же у вас память, Владимир Леонидович! Не помните?.. Кстати, похоже, вот он собственной персоной.

Видимо, разглядев блеск линз бинокля (восходящее солнце било прямо в глаза наблюдателям), от «табора» отделилась одинокая фигурка и, задрав вверх обе руки, направилась к заметенной снегом тропке, ведущей к расселине. Не дойдя нескольких метров, фигурка рухнула на колени прямо в снег и заголосила, не опуская рук: